Сердце бога - Анна и Сергей Литвиновы

– Сте руски? – спросила хозяйка. Он понял: «Вы русский?»

– Да.

– От кой град?

– Москва.

– Да, – кивнула женщина, – леля ми разказваше, че учи в Москва. – Он снова понял без труда: «Тетя говорила мне, что училась в Москве».

– Да! – воскликнул он. – Когда была молодая! В аспирантуре, в Энергетическом институте!

Хозяйка кивнула: «Так-так», – а потом поманила его рукой: «Влезте!»

Он прошел вслед за ней по палисаднику. В гостиной на первом этаже, совмещенной с кухней, она усадила его за полированный стол. Потом выключила какое-то жарево на плите, полезла в секретер, порылась среди полиэтиленовых пакетов, набитых фотографиями, и достала один, едва ли не самый тоненький. Вытащила из него три фото разного размера и цвета.

Первое изображение оказалось копией того, что было напечатано на «Възпоменании», только лучше качеством: немолодая дама, худощавая и улыбающаяся в тридцать два зуба. Теперь показалось, что это и впрямь Мария, его Мария, только, разумеется, сильно постаревшая. Следующее фото – маленькое, полароидное – изображало ее же в обнимку с хозяйкой. Стоичкова была примерно на четверть века моложе, чем на предыдущей карточке. Тут черты его Марии проступали еще отчетливее. А последнее фото было черно-белым, с трещинами и оторванным уголком – но оно, точно, изображало ее, именно ее – тех времен, когда он ее знал: молодая, крепкозубая, хохочущая… «Да, это она», – прошептал Иноземцев. Хозяйка глядела на него, пригорюнившись.

Потом он долго расспрашивал ее с помощью встроенного в его телефон переводчика, по нескольку раз переспрашивая, и воссоздал в общих чертах судьбу Марии Стоичковой.

Она проучилась в Москве в аспирантуре один год, потом вдруг вернулась в Болгарию, хотя планировала оставаться в Москве три года. Довольно скоро уехала во Францию. А потом очень долгое время от нее не было никаких известий. Снова она появилась в родной стране в середине восьмидесятых, когда в Советском Союзе началась перестройка и режим Живкова клонился к закату. Рассказывала о себе: живет в Америке, в небольшом городке на Восточном побережье, у нее свой бизнес. Замужем, но детей нет и никогда не было. Много путешествует по свету, подолгу жила и работала в Чили, Японии, Китае, Индонезии. С тех пор связь с ней, хоть и тоненькая, не прерывалась. Мария писала в А. своей племяннице, передавала подарочки-передачки и несколько раз, когда бывала на родине, заезжала в гости. А два года назад позвонил из США ее муж (он американец) и сказал, что Мария, к сожалению, умерла.

Иноземцев почувствовал, что устал, поднялся из-за стола, поблагодарил хозяйку и распрощался. «Подождите, – вдруг схватила она его за руку. – Скажите, вы любили ее?» – и она жадно принялась вглядываться в его лицо. Он помедлил, грустно улыбнулся и покивал своим мыслям: «Да. Конечно. Да, любил».

Он вышел из незнакомого дома и побрел по улице в сторону моря. С одной стороны, сейчас, на склоне лет, какое это имеет значение – любил – не любил? А с другой, если не это, что тогда в жизни имеет значение?

Наши дни

Подмосковье

Виктория Спесивцева

Поскольку Радий Егорович Рыжов, семидесятидевятилетний подполковник в отставке и бард, вдруг, обознавшись, посчитал меня моей собственной бабушкой, я решила отбросить маскировку.

– Нет, конечно, я совсем не Жанна Спесивцева, но я ее родная внучка. И вас я побеспокоила именно по поводу Жанны. Я хочу узнать доподлинно, кто и почему убил ее – тогда, в октябре пятьдесят девятого, в квартире генерала Старостина на Кутузовском проспекте.

Отставник пригласил меня в дом, на веранду, за стол, покрытый выцветшей клеенкой. Он налил мне чаю в громадный щербатый бокал с эмблемой сорокалетия Победы и цифрами 1945–1985.

– Вы внучка Жанки? Как это может быть? – сначала все не мог он поверить (но тогда ему пришлось бы не верить и собственным глазам). – Ведь Жанна умерла, когда ей было двадцать четыре года! И у нее не было никаких детей!

– Она никому ничего не рассказывала, но у нее тогда уже росла дочка по имени Валя. Или Валентина Спесивцева – она стала моей мамой. Бабушка родила ее еще в пятьдесят четвертом году. И оставила на попечении собственной матери (моей прабабушки) в городе М. А сама уехала учиться в Москву.

– Потрясающе, – протянул Радий Егорович. – У меня голова кругом идет. Жанка мне никогда ничего не говорила!

– А она (как рассказывала мне мать) не только вам – никому никогда про нее не говорила. Надеялась удачно выйти замуж – а потом предъявить избраннику готовую дочку.

Затем мне пришлось пересказывать своему престарелому собеседнику во всех подробностях жизнь моей мамы, потом – мою собственную. Я знала хорошее правило: откровенность за откровенность. И надеялась, что мое прямодушие заставит его, в свою очередь, искренне поведать о том, что и почему случилось тогда, октябрьской ночью пятьдесят девятого, в квартире у Старостиных.

Мой рассказ, в котором были и Шербинский, и карьера матери в Москве, и ее попытки добиться правды в деле об убийстве Жанны Спесивцевой, продлился несколько часов. Радий Егорович всецело погрузился в мое повествование, и на его открытом морщинистом лице проходили все оттенки сопереживания, а пару раз на глазах проступали слезы. Закончив, я сказала: «Откровенность за откровенность. Расскажите мне, кто убил Жанну Спесивцеву». И он ответил на мой вопрос незатейливо и просто:

– Лерка. Валерия Федоровна Кудимова.

– Как?

– Саданула остро отточенным кинжалом. Попала прямо в сердце. Наверно, не хотела убивать. Но так получилось.

– Почему? За что?

– Все просто: Лера Кудимова была замужем за Виленом. А тот в ту пору имел связь с Жанкой. И Лера об этом знала. И вот Жанка – то есть, прости, твоя бабушка – мало того что довольно нахально явилась тогда на день рождения к Валерии Федоровне. Она еще и подначивать ее взялась, посмеиваться над ней. У той взыграло ретивое. Она вызвала Жанну в другую комнату для разговора. Ну, и началась ругань, слово за слово – а потом в порыве ярости Кудимова ее убила.

– А почему ее не наказали?

– Ты знаешь ответ. Тоже все просто. Отец Лерки, Федор Кузьмич Старостин, был большой шишкой. Он ее и отмазал. А для этого предварительно поговорил с каждым из нас. В тот самый вечер. Он примчался в квартиру с дачи. И побеседовал со мной, потом с Владькой Иноземцевым, с его Галкой, с Флоринским Юрием Васильевичем. Всех запугал и убедил дать нужные показания. – Радий Егорович вдруг прервался и вопросил: – Выпить хочешь? У меня есть настоящая грузинская чача.

– Нет, – покачала я головой.

– А я выпью, – он достал из пузатого холодильника «ЗИЛ» бутылку из-под коньяка, налил себе рюмочку и выпил, не закусывая. А потом вдруг глубоко вздохнул – скорее даже застонал – и воскликнул: – Зачем, зачем мы тогда согласились врать? Грех на душу взяли? Испугались! Подумать только, мы испугались этого упыря Старостина! А чем он нам грозил? Подумаешь! Да и чем он нам мог грозить?! Какими-то нашими мелкими грешками! Ошибками молодости! А мы все – и Владька, и Галка, и Юрий Васильевич, и я… И, уж конечно, Вилен… Все, все взяли грех на душу! Послушались генерала из СМЕРШа! Отмазали его доченьку!.. Хотя, если б сказали правду, ничего бы он нам не сделал. Ну, получили бы по выговору по комсомольской линии. Может, Владика с работы уволили бы. А меня дальше Байконура никуда бы все равно не услали. Куда дальше-то!.. Да и Лерке – если б даже мы не соврали, ее не выгородили – что бы ей грозило? Ведь нашли бы ей наверняка родители адвоката хорошего и к прокурору с судьей отыскали бы подходы. Ну, дали бы ей за убийство по неосторожности или в состоянии аффекта лет пять, от силы восемь общего режима. Года через три-четыре выпустили бы по условно-досрочному. И – преступление смыто, можно спокойно смотреть людям в глаза. И у нас у всех совесть была бы чиста…