Любви хрустальный колокольчик - Елена Ярилина

— Жень, ты такая тихая, и как ты только умудряешься влезать во всякие авантюры?

А вот так я и влезаю, сама не ведаю, что творю! Тянет меня, видно, на всякие сомнительные дела и связи, как муху на кое-что нехорошее. Я очень долго занималась самоедством и бичевала свои внутренние пороки. Пока я была занята столь увлекательным делом, такси подъехало к домику, стоящему не в ряду других, а как-то особняком, немного на отшибе. Пока мой спутник расплачивался с таксистом, я осматривалась. Дом был небольшой, деревянный, но добротно и со вкусом сделанный, участок при доме был некогда хорошо ухожен, но, видно, в последнее время хозяин уже им не занимался, и он стал зарастать. Мы поднялись на крыльцо с резными балясинами. Модест Сергеевич позвонил в дверь, которую через минуту открыла какая-то женщина и впустила нас в дом. Незнакомка была лет сорока, очень сумрачного вида, в белой косынке и белом же, отороченном кружевом фартуке. На наше приветствие она даже не ответила, только показала рукой, куда нам следует пройти. Глухонемая? Но звонок-то в дверь она услышала. На жену хозяина она похожа не была. Может, медсестра? Хотя если судить по одежде, то скорее горничная из XIX века, не ожидала в таком месте встретить стиль ретро.

В комнате, если судить по обстановке, гостиной, в кресле-качалке сидел пожилой человек, на ноги которого был наброшен толстый, пушистый плед, и это несмотря на жару. Возраст его выдавали морщины и седина, но глаза смотрели молодо, взгляд был зорким и колючим. Здороваться с нами он тоже не стал. Может быть, зная о неотвратимости приближающейся смерти, здоровья в этом доме желать было не принято? Мужчины почему-то хранили молчание, я тоже не спешила нарушать его. Сесть мне никто не предложил, я поискала глазами стул, поставила его поудобнее и села, рассудив, что ожидать, как дальше развернутся события, лучше сидя. Мое самоуправство со стулом хозяину совсем не понравилось, он сердито сморщился и прошипел:

— Эта, что ль? Не знаю, не знаю — она такая маленькая и худенькая.

Этого я совсем уже не могла выдержать:

— А вы что, нанимаете меня мешки таскать? Дядя! Но тут же я смешалась, нелепое «дядя» испортило весь сарказм моей фразы. Обращение это вырвалось у меня, конечно же, случайно, просто так я называла его про себя, вот и ляпнула неожиданно для себя.

— Ха! А я-то думал, что круглый сирота, никого-то нет у меня, а оказывается, племянница имеется!

Что ж, будем родней считаться. Ты иди, Модестик, иди. Приехал-то на машине? Ну так не отпускай ее, пусть водила племянницу подождет, да не забудь оплатить ему простой и обратную дорогу, а то уедет еще. А себе ты другую тачку словишь, а то и на электричке доедешь, невелика птица.

Я подумала сначала, что он выгоняет нас обоих, порадовалась такому повороту событий и поднялась со стула. А когда поняла, что вот-вот останусь наедине с этим недобрым стариком, то выразила решительный протест. Но меня никто не слушал. Модест Сергеевич молча поклонился и ушел, даже не взглянув на меня. А старик прикрикнул:

— Сиди, сиди, коли уж села. Ты вот что, голуба моя, не ершись! Времени у меня немного, даже совсем мало, а успеть надо сделать все, как я задумал. Не уйду на тот свет, пока все, как собирался, не сделаю, пусть уж пекло обождет меня немного. Так вот, я уж все давно обдумал, как и что надо будет делать, тебе кумекать ни о чем не придется, только и дел-то всех что слушать и слушаться меня. Будешь приходить сюда к десяти утра, я буду говорить в диктофон, есть у меня такая игрушка, потратился, купил. Говорить буду не сплошняком, а кусками, ты в перерывах спрашивай, если что непонятно, но не перебивай, я этого не терплю. Записывать будем часов до семи. Чаю я тебе дам, бутерброды свои принесешь. Каждый день будешь ходить, сколько понадобится, все поняла?

— Поняла, чего ж тут не понять, ничего мудреного нет, только я ведь не давала еще согласия на эту работу.

— А вот и врешь, племянница! Это ты рыжему голову дури, не согласна была бы, так и не приехала бы. Чай, он тебя на аркане не волок. Так что оставь свои бабские штучки. Иди, да не опаздывай завтра, а то вычту у тебя из этого, как там бишь его?.. Гонорара.

Я выпорхнула из этого дома как птичка, едва успев что-то чирикнуть на прощание, довольная до предела уже тем, что он отпустил меня. Что и говорить, воля у этого умирающего «дяди» была железная! Женщина, открывавшая дверь и впускавшая в дом, гремела чем-то на кухне и не появилась, но замок был легкий, я быстро открыла его, вышла и захлопнула за собой дверь с большим облегчением. Ох, словно бы в тюрьме побывала. Слава богу, что такси ожидало меня, а то я даже не знаю, в какой стороне здесь станция.

Домой я ехала в каком-то оцепенении, ни одной мысли в голове. Дома напилась чаю с лимоном, поела немножко и стала потихоньку отходить от разнообразных впечатлений дня. Первым делом я решила попробовать отыскать визитку Модеста, может быть, сохранилась где. Все перерыла, но так и не нашла. Наверное, ее уничтожил Саша, он ведь тогда у меня жил и как раз буйствовал несколько дней из-за того, что я пошла на злополучную презентацию. Нет, ну надо же! Всего один светский выход, а сколько последствий! Мне вдруг показалось, что я в тупике: визитка потеряна, а с нею и номер телефона Модеста Сергеевича. Так что же делать-то? Тьфу ты! Да что я с ума схожу, в самом деле? Зачем мне его телефон? Мне нужно только решить, еду я завтра к «дяде» или нет, вот и все. Самой решить, без всякого давления с чьей-нибудь стороны. А почему бы и не поехать? В сущности, он прав, «дядя» этот, если бы я совсем не хотела к нему ехать, то и не поехала бы, да еще и настаивала, что непременно сегодня. Сказав А, логично сказать и Б. Что ж, мне и самой интересно, как я смогу справиться с такой не совсем обычной работой. Но она не должна быть такой уж тяжелой, как мне представлялось сначала. Более того, выражался он вполне литературным языком, за исключением немногих просторечных и жаргонных слов, что было в пределах нормы. Это очень удивило меня, но было, конечно же, куда предпочтительнее, чем какой-нибудь другой вариант. Забавно, какой скупердяй этот мой новоявленный родственник, бутерброды, говорит, свои захвати, ну надо же! И ведь об оплате ни слова не сказал, то есть что-то он говорил, но не конкретно, и сумм никаких не называл. Не обижу, говорит, это смотря что в его понятиях является обидой, все же работу проделать мне предстоит немалую. Спросить, что ли, его о деньгах самой? Нет, не буду, просто не отдам ему рукопись, пока не заплатит.

Семь изнурительных, бесконечных дней провела я на даче у Дяди. Я так его и называла, а он меня — Племянницей. Свое имя он мне так и не назвал, а мое не спрашивал. Самого Модеста я эти дни не видела, не удивлюсь, если и не увижу больше. Рукопись отдам Дяде, платить за работу будет тоже он. Модест в этом деле посредник, его время наступит позже, когда вещь будет готова к публикации, но тогда меня уже не будет здесь, моя работа окончится. Работали мы с Дядей честно, по семь-восемь часов каждый день. Я сильно уставала, нужно было быть предельно собранной и внимательной. Поначалу я многого не понимала из того, что Дядя рассказывал, а нужно было ждать перерыва в рассказе, перебивать нельзя, чтобы не сбить его. Хорошо, что еще в студенческие годы я овладела стенографией, как мне это сейчас пригодилось! Я записывала в блокнот все свои вопросы, в перерывах задавала их, а уже его ответы на них записывались на диктофон, и дома я могла при желании еще раз прослушать и свои вопросы, и его ответы. Любопытно то, что Дядя, человек жесткий и строгий, совсем не сердился, даже если я несколько раз спрашивала, по сути, одно и то же. Я очень долго не могла уяснить себе психологические мотивировки поступков многих персонажей — до того они были нелогичны, а зачастую и вовсе отсутствовали. И разъяснения Дяди не всегда все ставили по своим местам, во всяком случае не сразу. Дядя был терпелив со мной, понимал, что от этого зависит судьба книги. Но стоило мне как-то в обеденный перерыв, а надо сказать, что определил он мне этот перерыв всего в пятнадцать минут, спросить, кем приходится ему та женщина, которая открывает дверь, он так зыркнул на меня, что я тут же зареклась говорить с ним о чем-либо, помимо работы. Первые два дня, поглощенная новизной и трудностью материала, я не замечала того, что еще больше, чем я, устает сам рассказчик. Но когда мы на третий день прервались на обед, я увидела, что, пока его домоправительница, так я про себя ее величала, ставила передо мной неизменный стакан чаю в подстаканнике, Дядя исподтишка вытирал платком мокрый лоб и шею, и руки его при этом мелко тряслись. Он перехватил мой взгляд и посмотрел на меня в свой черед искоса и хмуро. И я задушила в зародыше предложение продлить обеденный перерыв, чтобы он смог немного отдохнуть. Мое участие он, скорее всего, расценил бы как жалость, как подачку, что вряд ли понравилось бы ему. В последующие дни признаки его физической немощи стали еще более явственными, но он молчал о них, продолжал диктовать и даже продлил на час наш рабочий день. Я была вынуждена согласиться, куда же деваться, да и время его жизни утекало стремительно, как песок в песочных часах. На седьмой день до обеда он закончил диктовку, а оставшееся время мы обсуждали с ним композицию книги и кое-какие предложения, которые успели у меня возникнуть. Все эти дни я возвращалась от него на электричке, голова моя напрочь была забита услышанным за целый день, ни о чем другом совершенно не думалось, и я, почти машинально, пробовала прилаживать куски текста друг к другу, перебрасывала мостики, искала вводы в ситуации. Короче, делала свою обычную работу, вот и накопила кое-какой материал для «утряски». Дяде это чрезвычайно понравилось, первый раз он посмотрел на меня по-доброму: