За мгновение до мечты - Галина Мишарина

женаты на мужчинах-братьях, а потому носили одну фамилию.

Я знала, что многодетное семейство Кауни прибыло в наш город издалека, и их парни – пятеро мальчишек – пользовались огромной популярностью. Элина без особых усилий завоевала среднего брата, Берта, будучи милой и красивой, понравилась второму с конца. Младшему Кауни было всего шестнадцать, и он не торопился заводить семью. Но очаровать успел половину горожанок – единственный среди братьев светловолосый, с мамиными серыми глазами. Остальные пошли в отца – смуглые, темноглазые и черноволосые. И Женя унаследовал отцовские черты, в то время как Рита была русоволосой. Так что детки были очень разными, и я, сделав фото, улыбнулась этому.

В серединке стояла Любима – плотная, высокая для полуторагодовалой девочки. Ее лицо нельзя было не запомнить – губы, брови, носик, и глаза, конечно, – все «инопланетное». Рыжие кудряшки мы украсили заколками с вишнями, которые отлично смотрелись с блестящим бордовым платьем. Справа от Любимы с открытым ртом застыл Женя – лохматый, с глазищами на пол-лица, такой же кудрявый, как подруга. Он был чуть повыше и во время съемки пытался прыгать, потому и застыл в кадре с перекошенным от старания лицом. Слева примостилась Рита – с двумя короткими хвостиками на светлой головке, голубоглазая и с ямочками на круглых щеках. На ней было светло-розое платьице, и она изящно его демонстрировала. Я долго смотрела на фотографию, желая, чтобы ее когда-нибудь увидел и Бьёрн. Потом отбросила эти мысли и вернулась в реальный мир.

Раньше на праздники я позволяла себе желания и мечты, теперь просто ела, дарила подарки и старалась больше времени проводить с детьми. Играя с малышами, я чувствовала себя лучше. Ты просто даришь свое время, искренне внимаешь им – и дети отвечают такой же искренностью.

За столом Аврора сообщила всем радостную новость.

– Скоро в рядах малышей будет пополнение. Надеюсь, получится мальчик.

Я первой обняла сестру. То-то Мун улыбался торжествующе весь вечер! Мне было радостно, пока не пошла укладывать Любиму. Я снова смотрела на Бьёрна и ощущала тягучее одиночество. Что он делает сейчас? Печален, как и я? Молча сидит за штурвалом где-то в космических широтах, или бредет по пустынной планете, думая о дочке? Холодно ему или жарко? А что, если он ранен и страдает от боли?

Я снова плакала в подушку, а наутро, моя горы посуды, старалась верить в лучшее. Время не лечило, оно учило меня подавлять боль, а это совершенно разные вещи. Я училась сдержанности и копала для всех неугодных чувств глубокую яму.

Зима затянулась, зато весна была стремительной. Снег стаял быстро, и мы заказали коляску-вездеход с широкими колесами. Правда, Любима предпочитала топать своими ногами по колено в грязи, но когда засыпала, я клала ее на удобное сиденье и долго бродила по берегу, думая обо всем сразу.

И вот в один из дней, в конце мая, мы были на пляже вдвоем. Малышка только-только уснула, и я поставила ее в теньке чуть в отдалении, а сама села читать. Книга была из тех, что успокаивают – записки путешественника.

Человек, идущий к нам по берегу, сразу насторожил меня. Наверное, потому, что он был терронцем, к тому же военным, в форме как у Бьёрна.

– Таиса Беляева?

Я закрыла книгу. В этом мужчине было что-то жуткое, и смотрел он с ехидным торжеством и высокомерием. Наверное, именно так чувствует себя муха под взглядом человека со свернутой газетой.

– Да.

– Приветствую. Я капитан Кэд Фроуди.

Тоже каштановые волосы, но глаза светлые, с маленькими зрачками. Он был высок и широкоплеч, а руки длинные, в перчатках. Зачем в такую жару надевать перчатки? Я поднялась с бьющимся сердцем. Как говорил Мун, если чувствуешь хотя бы малейшую угрозу – не давай врагу преимуществ.

– Чем обязана?

– Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Побеседовать или допросить?

– Пока что первое, а там видно будет. – Он огляделся. – Оставили дочку дома?

Я возблагодарила Любимин крепкий сон и густые кусты.

– Вы о ней говорить пришли?

– О вас и капитане Алене.

– Личные отношения – не ваше дело.

– Ошибаетесь, мое. Я представляю комитет по учету полукровок. Если ребенок здоров и хорошо развивается, он ценен для Терры.

Меня прошиб холодный пот.

– Капитан Ален не заберет ее.

– Он и не станет, но высшее руководство заинтересовано в свежей крови. О, это всего лишь выражение, не пугайтесь!

Мне куда больше хотелось звездануть его по голове лежащей поблизости корягой.

– Вы собираетесь забрать мою дочь и предлагаете смиренно принять расставание?

– Я лишь хочу, чтобы все было по закону. Капитан сокрыл вас, но не ему решать, что будет. Без матери девочка, конечно, станет тосковать…

Сама того не ожидая, я залепила ему пощечину.

– Пошли прочь отсюда!

Мужчина потер челюсть.

– Хм. Неужели собираетесь воевать? Рассудите сами, Таиса: неподчинение будет иметь последствия не только для вашей семьи, но и для вашего мира.

– То есть вы уже все решили?

– Я должен увидеть ее.

– У меня есть право не позволять незнакомцам касаться ребенка и говорить с ним.

– А, этот глупый закон вашего мира…

– Он не сравнится с величайшим идиотизмом законов Терры.

Мужчина усмехнулся.

– Сегодня вечером буду у вас. Кстати, не советую волновать сестру, женщине в ее положении ни к чему смотреть на драки и слушать душераздирающие вопли.

Он повернулся – и пошел прочь, а я, дождавшись, пока скроется за лесом, со всех ног кинулась к дочке. Сама не помню, как перла коляску по пескам, через лес и к дому вдоль грядок.

– Мун!!!

Мужчина выскочил из комнаты. Слава богу, Ариэль спала в гамаке на заднем дворе.

– Некто Кэд Фроуди только что угрожал забрать мою дочь!

Терронец выдохнул, нахмурился и быстро огляделся.

– В дом. Собирай вещи. Еды на несколько дней, теплые одеяла, воду, лекарства. Так, словно пожар начался, поняла? Все ценное и необходимое.

– Мы улетаем?

– Я спрячу вас и вернусь в усадьбу.

– Спрячешь где?

– Есть только одно место, куда они не сунутся – голубая горная долина.

– О! Но Ариэль…

– С вами.

– Мун, ты не можешь ее бросить. Ваш ребенок…

– Теперь здесь мой дом, Таиса. И мой сын, когда повзрослеет, будет знать, что его отец не дает в обиду тех, кто ему дорог. Ты и Люба – моя