Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов

— Нет, мне это мешает, — отвечал Жюль Верн. — Это засасывает. Я тружусь над моим «Таинственным островом». Он берет все мои силы.

Каждая глава нового романа переписывалась по три и четыре раза. Первый черновик Жюль Верн писал карандашом, затем, читая его вслух, он постепенно обводил каждое слово чернилами, вычеркивал то, что казалось лишним, поверх карандашного текста заново писал второй черновик. Третий вариант был наиболее трудным, — взыскательность Жюля Верна здесь была предельной. От Этцеля он потребовал неограниченное количество набора в гранках и верстке.

— Это сильно удорожает книгу, — сказал Этцель.

— Но это не менее сильно улучшает ее, — отпарировал Жюль Верн.

В 1875 году «Таинственный остров» был закончен и вышел отдельным изданием. Все интересовавшиеся судьбой Айртона были очень довольны. Корманвиль, которому Жюль Верн отправил свою книгу в Россию, ответил следующим письмом:

«Мне кажется, что я правильно понял Вас, дорогой Жюль Верн, — Сайрэс Смит потому так умело и талантливо, с удовольствием и радостью делает все потребное для жизни своей и товарищей, потому так блестяще осуществляет свои идеи, что он живет на острове, вне системы разбоя и варварства, — на острове никто не мешает Вашим Робинзонам полностью развернуть свои способности. Какой великолепный гимн Труду пропели Вы в своем новом романе, дорогой мой друг! Я думаю, и, наверное, не ошибаюсь, — таинственный остров для Вас символ, это весь наш земной шар, и — какое совпадение! — роман написан в тот год, когда исполнилось сто лет со дня рождения великого утописта Фурье. Должен признаться, что я уже дважды прочел Ваш роман… Сокровища капитана Немо, которые он щедро раздавал народам, борющимся за свою свободу, я сравниваю с теми сокровищами, которые Вы, дорогой Жюль Верн, раздаете читателям своим на всем земном шаре и, прежде всего, юношеству, нуждающемуся в подобного рода книгах…»

Французская критика не поняла и этого романа, не увидела, не сумела увидеть глубокой социальной идеи, заложенной в нем. Критика обвиняла Жюля Верна в допущении самых курьезных ошибок, в незнании им зоологии, физики и астрономии. «На вулканических островах, — писал один критик, — не может быть тех птиц, которые живут на страницах романа. В климатической зоне этой никак не может расти бамбук, пальмы и другие деревья. Герои романа находят на острове глину, селитру, серу… Какое невежество, какое незнание самых элементарных вещей! А животный мир! Это какой-то зоологический сад, — тут и дикий баран, и ягуар, и пекари, и шакаловая лисица, и обезьяна, которая так умна, что только не говорит на французском или английском! Как могло случиться, что Жюль Верн на этот раз допустил такие непростительные для себя ошибки!..»

Жюль Верн читал эту критику и посмеивался в бороду.

— Но ведь они правы, — сказала как-то Онорина. — Ты и в самом деле что-то напутал в своем романе. Это на тебя не похоже. На островах Тихого океана не могут жить обезьяны, а у тебя…

— Могут, — лукаво улыбаясь, произнес Жюль Верн. — Мой остров — таинственный остров, дорогая моя!

И, многозначительно грозя пальцем, повторил:

— Таинственный остров, Онорина! Вот, прочти письмо Корманвиля, — этот человек понял то, что я хотел сказать. То, что я уже сказал. Сейчас я заканчиваю «Михаила Строгова»; в этом романе я уже ничего не перепутаю. У меня есть великолепная карта Сибири, список всех деревень, сел и даже шоссейных дорог!

— Ты сказал: «В этом романе я уже ничего не перепутаю». Значит, в «Таинственном острове» все же перепутал!

— В тебе, мой друг, погибает талантливый юрист, — шутя заметил Жюль Верн. — Как жаль, что нет моего Барнаво!..

Заканчивая «Михаила Строгова», Жюль Верн конспективно набрасывал очертания нового романа, который должен был называться «Гектор Сервадак». Этцель ждал. Два романа в год, — ничего не поделаешь. Очень часто наука отходила в сторону и на сцену выступали юмор в соединении с теми элементами, которые Жюль Верн унаследовал от Дюма. Этцель не шутя говорил, что на месте Жюля Верна он давал бы три романа в год, и при этом ссылался на плодовитость Бальзака, Диккенса, Гюго.

— Вы будете иметь два моих романа в год, — сказал Жюль Верн Этцелю. — А сейчас я беру отпуск на два месяца, я должен заняться моим сыном Мишелем. Ему уже тринадцать лет. Он очень плохо усваивает физику и математику.

— И очень любит романы своего отца, — кстати добавил Этцель.

— Гюго он любит больше, чему я очень рад, — сказал Жюль Верн.

* * *

Однажды он спросил Мишеля:

— Кем ты хочешь быть, когда станешь взрослым?

— Читателем, папа, — не задумываясь ответил Мишель.

— Читателем! — рассмеялся Жюль Верн. — Это не профессия, мой друг! Надо чем-нибудь заниматься, чтобы приносить пользу обществу, своему отечеству.

— Я хочу быть таким читателем, чтобы это стало профессией, папа, — заявил Мишель.

— Только читать?.. — с нескрываемым беспокойством спросил отец.

— И путешествовать, и ходить в театры, и ловить рыбу, и принимать гостей, — ответил сын. — Разве плохо?

— Очень хорошо, но нужно трудиться для того, чтобы путешествовать, ходить в театры и принимать гостей.

— Жан, который живет в начале бульвара, — назидательным тоном проговорил Мишель, — сказал мне недавно, что ты сам Гомер и два Дюма в придачу, а потому мне и не следует беспокоиться о будущем.

— Твой Жан говорит страшную чепуху, — строго произнес Жюль Верн и погрозил сыну пальцами обеих рук. — Ты должен учиться, много и долго учиться, и уже только потом…

— А потом, — перебил Мишель, — я стану таким же, как и ты, папа!

— Это, пожалуй, было бы неплохо, — задумчиво проговорил Жюль Верн. — Кое-что из моего материала я оставил бы и на твою долю.

Разговор был прерван приходом Гедо.

— Я за вами — возбужденно начал ученый. — Послезавтра произойдет невиданное доселе событие: половина Парижа будет освещена электричеством. Да, да, электричеством! Русский инженер Яблочков изобрел особую свечу; она дает свет силою тока, бегущего по медным проводам. Просто и гениально! Просто потому, что гениально, гениально потому, что очень просто. Едем в Париж! Свечой Яблочкова осветят все магазины Лувра, площадь Оперы, Гаврский порт. Кто-кто, а Жюль Верн должен видеть эту диковинку!

Жюль Верн взял с собою в Париж сына. К шести вечера шестнадцатого ноября девять десятых жителей города устремились к центру. Конное движение приостановилось. Нарядно одетые парижане шли возбужденными толпами. В центре и на окраинах еще горели газовые рожки, но большая площадь перед зданием оперы, магазины Лувра тонули во мраке. Заливались свистки полицейских. С неба на город глядели звезды, удивленно помигивая. В шесть вечера с