Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

знаю, что он ее бил. Да, бил. А она и сейчас не может вспомнить о нем без слез. Вот тут что-нибудь и поймите… Надо мной она просто издевается, как и над вами. А отчего? Недостает у нас с вами, батенька, характера, а, по итальянской пословице, орехи, ослы и женщины требуют жестких рук.

Выведенный из терпения, Чванов спасался самым постыдным бегством, чтобы избавиться от этого старого негодяя. Он только потом находил остроумные ответы ему и ей и оказывался действительно находчивым, ловким и остроумным. Но эти минуты тяжелого раздумья проходили, один ласковый взгляд Елены Григорьевны – и все забывалось до следующего раза. Каждая ласка, каждая улыбка, каждое милое слово покупались слишком дорогою ценой.

Настроение самой Елены Григорьевны было крайне смутное, вернее сказать, она даже не понимала, что с ней делается и как вышло, что она сблизилась с Чвановым. Да, он хороший, добрый и умный человек, но все-таки она его не любила и не могла к нему привыкнуть. Ей часто казалось, что вот-вот войдет к ней в комнату Аркадий Евгеньевич, посмотрит кругом прищуренными глазами и скажет всего одну фразу:

– Это что такое?!

Всего удивительнее для нее самой было то, что та ненависть, с которою она относилась еще так недавно к нему, ненависть, близкая к преступлению, как-то отпала сама собой, обиды были забыты, и оставалось только одно, именно, что он ее действительно любил, как другие не могут полюбить. В нем была эта властная, покоряющая мужская ласка, была та энергия, которая не останавливается ни перед чем, только с ним она испытывала моменты жгучего счастья… И сейчас же является его преемником Чванов. Боже, как она презирала и ненавидела себя и вымещала собственный позор с женскою логикой на нем. Ее захватило чувство власти, женского деспотизма и мелкой женской жестокости, точно она мстила какому-то несправедливому и злому божеству. Беззащитность Чванова ее еще сильнее раздражала. Этот несчастный даже ни мог рассердиться на нее по-настоящему и готов был просить прощения за нанесенные ему же оскорбления.

В сущности, после тихого домашнего рабства, какое она переживала замужем, после бурной власти Аркадия Евгеньевича, сейчас Елена Григорьевна переживала опьяняющее состояние собственного деспотизма. Для нее ничего невозможного не было, и каждое ее слово являлось законом. Когда, огорченный какой-нибудь новою выходкой, Чванов уходил, ей хотелось его вернуть, приласкаться и наговорить тех безумных слов, какие понятны только одним влюбленным. А когда он возвращался, – увы! этих чудных слов, этого воляпюка любви уже не было. Елена Григорьевна часто упрекала себя за жестокость и все-таки не могла быть другою. Да, не прошло еще и года после смерти Аркадия Евгеньевича, и она не узнавала сама себя. Боже мой, давно ли она сама пресмыкалась как червь и ловила каждый взгляд?.. А теперь? Сознание собственной силы делало ее жестокою.

Появление мужа являлось в этой цепи психологических моментов последним звеном. Сейчас, наблюдая его, Елена Григорьевна никак не могла понять, как в свое время этот человек являлся в ее жизни последним словом. Ведь, в сущности, это – олицетворенное ничтожество, как большинство так называемых корректных мужей, которые для своих жен являются государством в государстве. Когда-то она по целым часам ждала его возвращения со службы, старалась по-бабьи угодить ему каждой мелочью домашнего обихода, скучала по нем и была уверена, что другой жизни нет и не может быть, и что все за свете живут так же, хотя природа и распределила свои блага между мужчинами и женщинами крайне несправедливо.

И вместе со всем этим у Елены Григорьевны просыпалась какая-то непонятная для нее самой жалость к мужу. Может быть, он и сделался таким благодаря ей. А за ним стояла брошенная семья, в возникновении которой она тоже была отчасти виновата. Она несколько раз заводила с мужем разговор на эту тему, но он отделывался общими местами и даже что-то такое острил.

– И вас это не мучит, Ефим Петрович?

– Как вам сказать… Конечно, неприятно. Но чем я виноват, если не сошелся со своей второю женой характером?

– А дети?

– Я посылаю на их воспитание, сколько могу.

– Но ведь они вас ждут? Не ваших денег ждут, а вас… Я убеждена, что, уезжая, вы сказали им, что уезжаете не надолго, по делам. Да?

– И я, действительно, уехал по делам…

– Вы не думаете о них, когда видите других детей, не видите их во сне?

– Как вам сказать… В этих случаях у каждого свой характер.

Раз Елена Григорьевна с резкой откровенностью проговорила:

– Знаете, я убеждена, Ефим Петрович, что вы и денег не посылаете детям… да. Вы – погибший человек…

Он сделал какое-то глупое лицо и ответил почти с нахальством:

– Я не требую отчета у вас относительно вашей личной жизни и сам не считаю себя обязанным давать отчет.

XV

Павел Максимович Чванов был счастлив… Это было 3-го апреля утром, когда он шал пешком в «Славянский Базар». Он поднялся рано утром и не знал, как убить ему время до 12-ти часов, когда просыпалась Елена Григорьевна. Московская весна уже вступила в свои права. Солнце светило так любовно и ласково, вызывая всюду жизнь, движение и радость. Но дороге из своего Замоскворечья Чванов зашел в Кремль, чтобы убить не желавшее двигаться время, и долго любовался Москвой. Не страдая квасным патриотизмом, Чванов не мог не любоваться родным гнездом, в котором сконцентрировалась вся русская сила.

«Да, хорошо», – думал Чванов вслух, рассматривая свое Замоскворечье.

И все было, действительно, хорошо, и все отвечало радостному настроению Чванова. У него даже тихо кружилась голова, а лицо распускалось в улыбку. Все счастливые люди имеют немного глупый вид, я их счастье, что им некогда смотреться в зеркало. Счастье Чванова началось вчера после обеда. Середина, против обыкновения, не было. Елена Григорьевна имела серьезный и задумчивый вид. За кофе они разговорились, как давно не говорили, – просто, душевно, искренно. Это было что-то новое и неожиданное.

– Ах, как мне нужно вам сказать много-много, – несколько раз повторила Елена Григорьевна. – Ведь я скоро уезжаю из Москвы…

Конечно, она только из вежливости говорила об одной себе, как делала и раньше.

– Теперь отлично на юге, – поддерживал эту мысль Чванов. – Можно взять весну на южном берегу Крыма, только не в Ялте…

Она отрицательно покачала головой.

– Впрочем, это будет зависеть от вас, – поспешил согласиться Чванов.

Они говорили о прелести жизни в глухой провинции, о своем маленьком-маленьком уголке, где никому и ничего неизвестно и где можно начать жизнь сызнова. Время летело незаметно,