Каменные клены - Лена Элтанг

* * *

я ведь, по простоте душевной, думал, что старшая сестра понаваристей будет, сказал сондерс с утомленной улыбкой, да только зря надеялся — аликс оказалась спокойной, как хирург, пришивающий палец ныряльщику, она даже не вскрикнула, когда я сделал ей больно, представляешь?

я встал и огляделся в поисках свободного столика, но сондерс схватил меня за рукав и потянул вниз, погоди, не дергайся, элдербери, поверь, я сам такую видел на райском острове: одному там палец винтом отрезало, все вокруг лодки бегают, кричат, у парня из руки кровь веером, а она присела на песочек, волосы под бейсболку убрала и закрепляет ему жилы чуть ли не пинцетом для бровей, пока еще, говорит, вертолет прилетит, а так хоть видимость есть, что все в порядке

вот и аликс такая, ей главное, чтобы общий контур не размывался, чтобы видимость была: пока я ее ублажал на кухонном столе, да так, что вилки-ложки летели во все стороны, прямо как в фильме боба рэфелсона, не поверишь, все время думал о том отрезанном пальце, даже расстроился! а она молчала, элдербери, молчала, чисто подменыш из холма, расплачивалась, прикусив губу, как будто, если она откроет рот, ее исключат из великих друидов, а ведь это был ее первый раз, элдербери, у меня на столешнице осталось пятно, будто портвейном плеснули

нет, пожалуй, я отправил бы брана в китайский ад, описанный в канонах бодисаттвы тидзан, думал я, глядя на его ровную сливочную челку до бровей, осталось только решить: на шестой уровень, где мыши выгрызают почки, или на восьмой, где заливают горячее железо прямо в рот?

у настоящей ведьмы мать всегда в детстве умирает, продолжал сондерс, опять же, глаза у нее чайного цвета и косят, хотя и самую малость, помните, в старой книжке были признаки, по которым ведьму отличали? если соседи не зовут в гости, а в доме найдены кости, чего это вы так сурово смотрите, инспектор? неужели сами на нее запали, упаси вас господь, он осушил свой стакан и снова стал говорить мне вы и инспектор, не завидую тому, кто ее подберет, вместе со старым пансионом, полным привидений, что до меня, то увольте, уговора не было жениться на немой — короче, вот уже два часа, как она мне не невеста! сказал он, стукнув пустым стаканом по столу, гори они огнем, эти ваши каменные клены

* * *

когда я попал в сашину гостиницу впервые, меня удивили гортензии на столиках для завтрака, такое встречаешь только в бретани, где купы гортензий — сиреневых, розовых, жемчужных — укрывают ограду любого сарайчика, любой гончарни, от кемпера до конкарно

когда я поселился в кленах во второй раз, вишгард плавился от жары, и прохладная гортензия на столе показалась мне ненастоящей, ну вот, начинается, подумал я и протянул к ней руку, чтобы потрогать, — терпеть не могу искусственных цветов, во всех гостиницах сразу засовываю их за шкаф

лучше понюхайте, сказала финн эвертон, возникая из влажной кухонной полутьмы, эти лепестки не любят пальцев, всегда лучше понюхать, чем потрогать

вошедшая в кухню вместе с ней саша почему-то засмеялась, и я уставился на нее в изумлении — это было больше чем голос!

от ее смеха меня будто судорогой протянуло внизу живота, я вдруг увидел ее всю — шпильки в низко заколотой косе и вмятинку от простуды над верхней губой, подтаявшие от жары груди и длинную спину, перетянутую завязками фартука, я увидел ее всю, как если бы раньше смотрел на кого-то другого, я услышал ее дыхание, так дышат недовольные лошади в аскотской конюшне, переступая с ноги на ногу в непривычно тесных стойлах

да нет, при чем тут лошадь, это же ласточка, филомела, которой сладострастный терей вырезал язык, чтобы скрыть свое преступление, — я только что слышал щебет этой птицы, забывшей о своем обете, подавшей нечаянный хрипловатый голос

тем временем руки саши протирали тарелки и вилки, мельхиор и фаянс лениво ударялись друг о друга под крепкой горячей струей воды, она взяла чашу из-под фруктов жестом священника, охватывающего потир, посмотрела ее на свет, повертела и поставила на полку

потом она чему-то улыбнулась и провела тыльной стороной ладони по лбу, и я умер, сгорел

лиловая гортензия разрослась неопалимой купиной, джакарандой, дождевым нигерийским лесом, я шел сквозь нее, раздвигая утренние росистые заросли, пробираясь между острыми бутонами, похожими на мумии царских детей в египетской скале

за гортензией маячила грудь под атласным фартуком, на фартуке сверкали два свежих кофейных пятна, над грудью был рот, похожий на терновую ягоду, надо ртом заспанные узкие глаза, над глазами бархатная лента, над лентой распахнутое окно с дождем, над дождем, вероятно, Бог

1981

Есть трава хоновник, лист голуб, на верху ягодка, корень душист. Дай людям скорбным хлебать, с капустой утопя, с медом, — и всяким болезням помогает.

Служанка Дейдра рассказывала ужасы про принцессу Рианнон с таким скорбным лицом, как будто видела все своими глазами и до сих пор не могла забьггь.

Когда у князя родился сын, говорила Дейдра, показывая руками: вот такой большой! и его похитили у шести нянек — у семи, поправляла Саша, мама говорит, что у семи нянек дитя без глаза.

Так вот, когда шестеро бесстыдниц хватились младенца, продолжала Дейдра, то решили сказать князю, что Рианнон его съела. Они убили дворцовых собак, вымазали их кровью руки спящей матери и положили рядом собачьи косточки — на этом месте Дейдра всегда понижала голос и укоризненно качала головой, — потом они разбудили всех и сказали, что видели, как Рианнон ела своего ребенка, но не смогли ее остановить.

— И все поверили? — спрашивала Саша, каждый раз надеясь, что Дейдра покрутит головой и строго скажет: Разумеется, никто не поверил в эту чушь.

— Все, — спокойно отвечала Дейдра — Все всегда во все верят, стоит только рассказать поподробнее. Так вот, Рианнон посадили на конскую привязь у дверей дворца и все, кому не лень, могли кататься на ее спине.

— И все катались? — с отвращением спрашивала Саша.

— Говорят, что многие брезговали.

Когда спустя двадцать пять лет Саша спрашивала себя — кто все эти люди? почему я живу, как будто в бычьем пузыре, ни различая лиц за его мутными стенками, живу без окон, без дверей, вернее — за слюдяной оконницей, за бронзовой оградой крепости Мананнана,[132]где магическая чаша распадается на части, стоит произнести слово лжи, и поэтому я никогда не вру, почему я не узнаю их в лицо, хотя столько лет хожу по этим улицам и пью эту известковую воду, почему они не любят меня и готовы поверить во все, что угодно, и для этого мне даже не придется пачкать губы кровью — когда Саша спрашивала себя об этом, она уже знала ответ.