Написанное остается - Александр Леонтьевич Петрашкевич

прикручивает к нему Антония веревкой. Свободными оставляет руки и ноги. Муравьи сразу же начинают беспокоить Антония.

Смотри, мудрец-самоучка, не очень затягивай процедуру, а то эти гады сожрут меня, и ойкнуть не успею.

Х а р и т о н. Успеешь, ета самая, ойкнешь. Все будет обставлено что надо.

А н т о н и й. Ты обставляй, да меру знай. Не шутки!

Х а р и т о н (поправляя веревку). Ты лучше, ета самая, сиди и не дрыгай. Христос терпел и нам велел.

А н т о н и й (передразнивает). «Велел, велел…» Хотел бы я видеть тебя на моем месте. (По одному сбрасывает с себя муравьев.)

Х а р и т о н. Каждому свое, сказал господь. Я не знаю, станешь ли ты святым, но от ревматизма, опять же от радикулита я тебя излечу на долгие годы. Знаешь ли ты, возлюбленный брат мой, что такое, ета самая, муравей, если на него посмотреть через науку?

А н т о н и й (дрыгает ногами, сердится). Хватит! Закругляйся! Зови единоверцев, и будем стартовать.

Х а р и т о н. Успеешь, ета самая, стартанешь еще. (Забирает одежду Антония и уходит.)

А н т о н и й. У-у-ух! И едят же гады!

Харитон не возвращается довольно долго, и это начинает беспокоить Антония. Он пробует расслабить веревку, но напрасно. Наконец из кустов вылезают  А г а ф ь я, Т э к л я, М а т в е й, У л ь я н а, М а р ь я н а, Х а р и т о н. Антоний принимает вид умершего. Сектанты растерянны и потрясены. Разговаривают полушепотом.

Г о л о с а. Страдалец ты наш!

— Бедненький!

— Заступничек!

М а т в е й. Истинный Христос! Только гвоздей в ладонях не хватает!

Х а р и т о н. Еще, ета самая, не поздно забить!

Антоний незаметно толкает Харитона ногой в спину.

Т э к л я (плачет). Зачем все это было?

Х а р и т о н. На все, ета самая, воля божия.

А г а ф ь я (единоверцам). Вот, говорят, судьбы нет! Стала это я сегодня на вечернее бдение. Стою, бжу… бдю… бдею, и вдруг дверь сама собой настежь, а скелет на порог шасть — и ко мне! А кости хрясь-хрясь, а челюсть лясь-лясь, а у меня зеленые круги перед глазами. Хочу бежать, а не могу, хочу крикнуть, а не кричится. А потом все исчезло, и на том самом месте, де скелет был, сидит наш ясновидец и сияние над головой дугою. Божечка, себе думаю, святой и бессмертный!

Х а р и т о н (со слезой). Помолчи, Агапка, дай жалостливое слово сказать! Святой, ета самая, наставничек, ясновидец наш дорогой, решил принять за нас казни египетские и, как видите, ета самая, отходит. Этот способ мучительной смерти ему сам бог подсказал. И правильно, ета самая, сделал. В святом писании что сказано? В нем сказано, что песьи мухи — собачьи блохи, значит, или, по-нашему, муравьи, комары, мошкара и всякий другой божий гнус — из любого в одночасье душу вымут. И отделится она от грешного тела…

Антоний не может больше терпеть и весь передергивается. Сектанты в ужасе разбегаются.

А г а ф ь я. Харитонька, он же еще живой!

Х а р и т о н (грозно). Назад, ета самая! И ничего удивительного! Кончается человек, потому, ета самая, и сучит ногами. Прощайтесь с телом — и по хатам! Языками не молоть лишнего! Казни эти хотя и египетские, но с другой, ета самая, стороны, тюрьмой пахнут. (Читает по памяти.) «Со святыми упокой, Христос, душу раба твоего и даже днесь болезни, печаль, ни воздыхания. Но жизнь бесконечная… Надгробное рыдание творяще песнь! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!..»

М а т в е й. Харитонька, может, псалмы какие спеть? Все-таки набожный был человек.

Х а р и т о н. Вечная, ета самая, память будет в самый раз.

С е к т а н т ы (поют). Вечная память! Вечная память! Вечная память!

Х а р и т о н. Все, ета самая, аминь! Молитесь за душу праведника, о теле не думайте. День-второй и от него одни ребра останутся.

Сектанты прощаются с «покойником», целуют кто в руку, кто в ногу и исчезают с поляны.

А г а ф ь я (по секрету). Харитонька, он же еще тепленький!

Х а р и т о н (взрывается). Надо будет, так одубеет! Домой, ета самая, иди, тебе сказано!

А г а ф ь я. Бегу, Харитонька! Бегу, родной!

Агафья исчезает.

Х а р и т о н (подходит к Антонию). Ощущаешь ли благодать божью? Дошли ли наши, ета самая, молитвы до господа?

А н т о н и й (из груди вырывается вздох облегчения, одним духом). Идиот! Развяжи быстрее веревку, рыло! Одежу неси, дубина!

Х а р и т о н (спокойно). На такое, ета самая, свято дело человек собрался, а матюкается, как последний сапожник.

А н т о н и й. Брось дурацкие шутки, а то я из тебя душу вытряхну, как слезу.

Х а р и т о н. А зачем же тебе, ета самая, слазить, если ты сам добровольно туда вперся! (Подходит к Антонию.)

А н т о н и й (думая, что он развяжет его, миролюбиво). Тоже мне юморист. Нашел чем шутить. (Сучит ногами.) Ой и секут же, проклятые!

Вместо веревки Харитон снимает с Антония патронташ с деньгами.

(Понимает его намерения и столбенеет от ужаса.) Харитон! Слушай, Харитон! Что ты делаешь, Харитон?

Х а р и т о н. Ты мне, ета самая, конечно, прости, только отвязывать тебя я не могу.

А н т о н и й. Что?!

Х а р и т о н. Сам понимаешь, когда милиция будет искать валюту, то она раньше всего твои косточки переберет. Что же ты, ета самая, хочешь, чтобы я вместо настоящих мослов следствию бумажные подсунул?

А н т о н и й (истерично). Гнида! Предатель! Иезуит! Иуда! Прикончу, как собаку! А-а-а! Отвяжи! Гад!

Х а р и т о н. Без истерики, брат мой! На пять верст кругом ни души. (Убегает.)

А н т о н и й (кричит). Люди! Спасите! Где же вы, люди?! Умираю! Караул! Милиция!

Никто не отзывается.

(Плачет как ребенок. Потом пытается перегрызть веревку.)

Появляется  д е д  С а в о с ь  с ружьем.

С а в о с ь (внимательно рассматривает Антония, который не видит старика). Кто это тебя обидел, святой ясновидец?

А н т о н и й (одним духом). Быстрей! Быстрей! Быстрей!

С а в о с ь (делая вид, будто не понимает). Что быстрей, брат Антоний?

А н т о н и й. Развяжи, умираю! Развяжи, умираю! Умираю, развяжи! Умираю!

С а в о с ь. А какая, не при нас будь сказано, холера загнала тебя на этот муравейник?

А н т о н и й. Грабители! Бандиты! Быстрей! Гибну!

С а в о с ь. В нашем лесу бандиты? Тут который год сыроежки подходящей не найдешь!

А н т о н и й. Дедушка, родной, чего же ты стоишь?

С а в о с ь. А почему бы мне и не постоять? (Садится на пенек.) Погода хорошая, за воротник, слава богу, не льет… Не сказал бы ты мне, Антон, по правде, честно, откровенно: есть бог или нет его?

А н т о н и й. Дедушка! Савосечка! После о божественном!

С а в о с ь. А мне не надо после! Я сейчас хочу знать!

А н т о н и й. Ну, ясно, есть, о чем разговор! Отвяжи!

С а в о с ь. А ежели бог есть, давай будем его славить.

А н т о н и й. Я вас не понимаю!

С а в о с ь. Петь в его славу будем!

А н т о н и й. Убийцы! С Харитоном сговорились! За групповое в тюрьме сгниете!

С а в о с ь. Значит, это Харитонова работа?

А н т о н и й. Удавлю обоих собственными руками!

С а в о с ь. Губы толсты, да кишки тонки. (Поднимает двустволку.) Сейчас, не при нас будь сказано, как влеплю дуплетом ниже седелки, полгода соль вымачивать будешь!

А н т о н и й (кричит). Спасите! Убивают!

С а в о с ь. Будешь горло драть — уйду домой.