Что гложет Гилберта Грейпа? - Питер Хеджес

Воду освещает голубоватое свечение. Стоя за оградой, вижу Бекки: плавает в трусах и в лифчике. В кресле спасателя восседает Арни. Он все еще в пижаме Супермена — только мантии не хватает. Бекки — волосы собраны в хвост — брызгается, ныряет. Меня они не видят. Вцепившись в металлическую сетку ограждения, наблюдаю, как Бекки протягивает руки навстречу Арни.

— Ты сможешь, Арни. Давай, — говорит она.

— Нет. Не-е-е-е-ет!

— Помнишь, что я тебе говорила?

Он кивает.

— Мы же этого не хотим, согласен?

Медленно поднимаясь, Арни издает вопль. Хочет прыгнуть, но, скорее, валится в бассейн. Вздымает фонтан брызг.

Под аплодисменты Бекки молотит руками и ногами по воде.

Прилипшую к телу Арни грязь смывает водой, и тут на меня накатывает. Сначала щиплет в глазах, прямо жжет. Потом начинает казаться, будто по щекам градины скользят. Катятся и катятся. Хоть дворники включай, говорю себе.

Возвращаюсь к пикапу, выключаю фары, глушу движок и сижу с открытым окном. Закусываю губу, чувствую, слезы сами собой сбегают по лицу. Прислушиваюсь к хохоту и выкрикам Арни, сопровождаемым плеском воды:

— Я рыба! Я рыба!

Не выходя из пикапа, наблюдаю, как Бекки и Арни перелезают через загородку. Она обматывает ему голову полотенцем. Арни сейчас похож на боксера после спарринга. Подъезжаю к ним, забыв, что глаза у меня наверняка опухшие и красные, спрашиваю:

— Вас подвезти?

Бекки не ожидала меня увидеть. Кажется, впервые удалось застигнуть ее врасплох. Арни, чистый, как никогда, прикрывает губы рукой — прячет улыбку.

Открываю дверцу пассажирского сиденья, он бросается ко мне, обвивает руками, целует в шею:

— Гилберт, Гилберт.

Мы не разжимаем объятий: устроили баттл — кто кого крепче сдавит. Арни либо все забыл, либо слишком уж легко прощает.

Он едет в кузове пикапа, Бекки — рядом со мной, на переднем сиденье.

— Как ты… Как тебе…

— Он бежал по Мейн-стрит. А я как раз вышла прогуляться.

— Но…

— Что «но»?

— Как ты его заманила?..

— Легко. Сказала, что ты уедешь из Эндоры, если он не…

— Ничего себе.

— Он тебя любит, Гилберт.

— Угу.

Это мне известно. А вот знает ли она, что это мне известно?

— И ты его любишь.

Жму на тормоз, останавливаюсь. В заднее окно стучится Арни.

— Угу, — говорю.

Она ладонью накрывает мою руку.

— Пить хочу! — кричит Арни со дна кузова.

Паркуюсь возле «Хэппи-ЭНДоры» и покупаю Арни шипучку. Он откупоривает ее уже дома на крыльце и там же засыпает, так и не допив.

— Сейчас вернусь, — говорю и несу братца наверх, в постель, как носил меня когда-то отец.

Мы с Бекки сидим на крыльце, и она уверяет, что совсем не хочет спать. Я говорю:

— Рассвет занимается.

В ее пачке осталась одна сигарета. Чтобы закурить, я захожу в дом и беру мамины спички. Мы сидим на моем крыльце, в доме все спят, и вдруг мне приходит в голову:

— Сегодня у Арни день рождения.

— Да, — вторит мне Бекки. — Сегодня у него день рождения.

Некоторое время мы с Бекки просто болтаем. Везу ее домой; с рассветом уже сижу на своей веранде.

Наверное, я задремал: меня разбудили частые постукивания по лбу.

— Хватит, я проснулся!

Открываю глаза — вижу: стоит, губы растянуты в полуулыбочке; благоухает лосьоном после бритья, волосы еще мокрые — видимо, принял душ в ближайшем мотеле. Заходит в дом и оттуда кричит:

— Что у нас на завтрак?

— Не знаю, Ларри.

— А где все?

— Еще спят, — говорю, иду за ним.

— Запах все тот же.

Непонятно: это похвала или осуждение? Впрочем, запах нашего дома, хоть и способный, наверное, вызвать некую извращенную ностальгию, уж точно приятным не назовешь.

Раннее утро. Ларри рыскает внизу: разглядывает маму и надувает щеки — показывает, насколько она растолстела. Потом говорит:

— Помоги мне разгрузить машину.

Выходим на улицу к его машине, под завязку набитой подарками: они разложены по коробкам самых разных форм и каждая в красивой, явно дорогой упаковке.

Все коробки — штук шестнадцать-восемнадцать — перекочевывают в гостиную.

— В этом году ты превзошел самого себя, — говорю. — Арни просто умрет.

— Не смешно.

— Это фигура речи.

Ларри приседает на корточки. На нем коричневые брюки из синтетики, коричневые туфли, желтая рубашка, коричневый галстук — и даже ремень коричневый. Его лицо растягивается в улыбке, пока он смотрит на подарки. Наверное, пытается представить себе выражение лица Арни, когда тот их увидит.

— Он, — говорю, — будет визжать.

Ларри по-прежнему озирается, как будто меня вообще не существует, как будто он в доме один. Я еле сдерживаюсь, чтобы не крикнуть: «Ура!» — когда он встает, отряхивает брюки и направляется к своей машине. Уматывает, даже не попрощавшись, не сказав: «Отъеду ненадолго».

Выхожу на задний двор, сажусь на качели. Качели Ларри. Те, что он смастерил. Помню, как он меня качал.

Не раньше чем через час Эми стучит в кухонное окно. Жестом зовет меня войти.

— Я посмотрела, как там Арни. Он такой чистый. Прямо не узнать. Спасибо тебе, спасибо, спасибо!

Иду с Эми в гостиную показать ей подарки.

— Ларри заезжал.

— Господи. Давай будить Арни.

— Пусть выспится.

— Пора будить. Сегодня его день.

— Пусть выспится.

Я стою на своем; сестра, пожав плечами, соглашается:

— Как скажешь.

Чуть позже на веранду вышли Эллен и Дженис. Мама проснулась. Даже телик не включила: любуется Арни; ее мальчик открывает подарки — подарки от Ларри, которыми тот пытается возместить свое отсутствие в течение года.

Когда я украшаю задний двор, у нашего дома вновь тормозит машина Ларри. Он выходит и, с готовностью протягивая руки, зовет:

— Арни! Арни! Это твой брат. Твой любимый брат.

Арни спрыгивает с веранды и бросается к нему в объятия. Купился.

Дженис и Эллен охают и ахают, восхищаются, какой Арни красивый и чистый. К ним присоединяется мама. Мама еще восклицает, какая она счастливая.