Убить наследников - Юрий Лузанов

живописно и отчаянно. С треском лопались стекла, где-то наверху орала кошка.

– Где твоя квартира, Паша? – сочувственно спросил Суставин.

– На третьем слева, – всхлипнул бедняга-лейтенант.

Суставин перевел взгляд туда, где клубился густой черный дым и трепыхалось пламя. Сжал плечо напарника:

– Держись, брат. Радуйся, что у тебя нет родных.

Понял, что сморозил. Но некогда было угрызаться. С тревогой подумал, как там у него на Кибальчича? В сотый раз порадовался, что жену с дочкой перевез в деревню за сто пятьдесят километров от столицы.

Суставин усадил деморализованного товарища на пассажирское сиденье, сам сел за руль. Где-то на северо-западе равномерно бухала артиллерия. Он утешал Пантелеева как мог. Мол, у меня поживешь, потом общагу тебе выбьем. Новые вещи купим, всем отделом скинемся. Главное, живой.

Машин на улицах было аномально мало. Максидроны вообще исчезли. Оно и немудрено: обе воюющие силы рассматривали их как потенциальных разведчиков и штурмовиков, поэтому сбивали нещадно.

Они быстро домчали до «Алексеевской», осторожно доехали до дома на Кибальчича. Во дворе оказалось тихо. Капитан припарковался прямо перед входом в подъезд. Профессионально окинул взглядом двор и нахмурился. Качели на детской площадке были выдраны с мясом.

Дверь в дом не открывалась. Пришлось вывалить замок выстрелом из пистолета.

Их с Пантелеевым встретил сумрачный подъезд, ледяной от ветра, врывающегося в выбитые окна. Лампочка лифта не горела.

Они осторожно прокрались по лестнице, держа наготове пистолеты со снятыми предохранителями, прислушиваясь к звукам у соседей. Суставин невольно задержался у дубовой двери, на которой красовалась вензелистая цифра 18. Здесь, аккурат под Суставиными, жил пузатый тип с вислыми щеками. Он был чиновником не бог весть какого полета, однако в его квартире был сделан дорогой ремонт, ездил он на трэвел-вэне последней модели, его жена и дочка щеголяли в богатых мехах и ни с кем не здоровались. Та еще семейка. Как же их фамилия? Запамятовал, не то Лактюховы, не то Ломтюхины…

Однажды жена Суставина их ненарочно залила. Соседи подняли неописуемый гвалт, требовали компенсаций, грозили судом. Особенно разорялась эта мадам. Суставин с трудом сдержался, чтобы не спустить ее с лестницы.

Обычно из-за массивной двери чиновника доносился угрозливый хрип хозяйского ротвейлера. А тут тишина. Ну, понятно, семейка смоталась из города, а может, и из страны. У этой публики бизнес-джеты всегда под парами.

Суставин с классовой ненавистью пнул дубовую дверь. И застыл с поднятой ногой. Дверь легко провалилась внутрь, открыв шикарные недра чиновничьего гнезда.

В коридоре ярко горел свет. На фоне стены с замысловатым орнаментом, рядом с богатой лепниной театрально раскачивается глава семейства. С потолочной балки свисала веревка, к которой был подвешен этот Лоханкин, с выпученными глазами и по-собачьи высунутым языком. Под ним на паркете распростерлась посинелая жена.

Повинуясь профессиональному инстинкту, Суставин с Пантелеевым исследовали место преступления. Наставляя дуло на все, что торчит и выглядывает, они проникли в огромную гостиную, обставленную резным антиквариатом. Утонули в густом ковре, зажмурились от хрустального блеска люстр.

Сунулись в претенциозный будуар, в котором огромный монитор компьютера был задрапирован кружевами. Там обнаружили еще два трупа, дочери чиновника и собаки. Обе были задушены, на мясистой шее девушки расплылось багровое кольцо.

– Елки-палки, недавно их, – вымолвил Пантелеев.

– Часа два-три, – согласился Суставин, ощупывая тела.

– Линять надо, Серега.

Они вывалились в коридор. Пантелеев ойкнул, задев повешенного. Суставин схватил напарника за руку.

– Смотри!

На шее трупа – как они сразу не заметили? – болталась картонная табличка с криво накорябанной надписью: Он работал в Департаменте строительства и обирал народ.

Суставин сглотнул неприятный комок. Вряд ли смутьяны будут снисходительны и к ним, полицейским. Он живо представил себя и Пантелеева с подобными табличками: Оборотни в погонах. Они душили нашу свободу.

– Серега, может, не пойдем к тебе? – запаниковал Пантелеев.

Суставин разозлился:

– Так и будешь в форме разгуливать, пока тебя на фарш не пустят? К тому же у нас ни еды, ни питья.

Отперев дверь своей квартиры, Суставин киношно отпрянул. Досчитав до пяти, резко нырнул во тьму. Только потом зажег свет.

Постоял в коридоре, зверино озираясь. Сердце колотилось, нервы ходили ходуном. Так, тапки на месте. Пачка сигарет валяется там, где он ее бросил. На линолеуме под зеркалом слой пыли.

– Паша, входи, – шикнул напарнику.

Они торопливо сбросили с себя униформу. Суставин облачился в герметичный лыжный комбинезон и пошел рыться в гардеробе, подыскивая подходящую одежонку Пантелееву. Низенький упитанный напарник создавал проблему. Выходом из положения могли бы стать шмотки жены, дамы похожей комплекции. Какие-нибудь ее унисексовые штанцы и свитер нейтральной расцветки подошли бы. Но эта чертова модница, как назло, все уволокла с собой в деревню. Суставин метнулся к шкафу дочки, девушки тоже крепенькой.

В это самое время двор на Кибальчича пересекли двое громил в куртках с поддетыми шкурами. Разговаривали они на необычном языке, который не распознал бы и матерый лингвист. В переводе на русский их беседа была такой:

– Ты уверен, Муна, что стреляли здесь?

– Меня не проведешь, Жея. Ты еще под стол пешком ходила, когда меня дед на охоту брал. Эге! Дверь в подъезд расщеплена, замок выбит. И порохом пахнет.

– А вот и гильза! – воскликнула здоровячка Жея, присев на корточки…

Пантелеев, ропща, натянул утепленные желтые лосины и розовую кофту Лизы Суставиной с блестками. Взглянув на себя в зеркало, чертыхнулся.

Суставин швырнул ему свою ветровку:

– Застегни до горла и ничего не будет видно. Зато кофточка теплая.

– Успокоил.

– Не нравится, можешь спуститься к повешенному соседу. Там барахлишко элитное.

Суставин отправился на кухню. Принялся выгребать из холодильника все продукты. Плавленые сырки, кусок колбасы, надгрызенную плитку шоколада, несколько помидоров, один скукоженный огурец. В хлебнице сыскались батон и пачка сушек. Покидав все это в рюкзак, он открыл потайную дверцу в буфете. Выудил оттуда бутылку водки и сунул в карман куртки.

Из соседней комнаты донеслись бормочущие звуки телевизора. Суставин метнулся туда.

– Тебе делать нечего, Паша?!

– Смотри, – махнул пультом Пантелеев.

На экране торчал лысый человек с аскетично вытянутым лицом. Он сидел в студии, где обычно находился диктор-новостник, и говорил негромко, но отчетливо, с каким-то легким акцентом. Суставина смутило его одеяние, серый выцветший френч доисторических времен, что-то отдаленно напоминающий. Где он его выкопал?

Впрочем, все это меркло на фоне речей лысяка:

– Официальная власть – это имитация, она не правит на самом деле, – вещал с экрана он. – За так называемыми президентом и министрами стоят те, кто в своих интересах вершит ваши судьбы. Наконец пришла пора назвать их. Это саяры – народ, который несет ответственность за все беды и лишения, которые