Нам здесь жить - Валерий Елманов

Но гуманность вовсе не подразумевает осыпание золотом. А потому неудивительно, что православный митрополит, как поведал друзьям Яцко, жил весьма бедно. И монастырская обитель представляла собой удручающее впечатление: десяток клетушек для монахов и неказистая деревянная церквушка. Сразу ясно, что властям на их существование абсолютно наплевать: стоит монастырь — хорошо, развалится — тоже не заплачут. Если заметят, конечно.

Во-вторых, народ. Не зря они побывали на празднике, устроенном жрецами во главе с Лиздейкой. Вид исступленной толпы, могущей в честь своих богов порвать кого угодно, преподал друзьям хороший урок. Эти никогда не простят князю перехода в иную веру и немедленно откачнутся от него. Да и жрецы навряд ли станут сидеть сложа руки. Умные и наиболее дальновидные вроде Лиздейки — да, поймут князя и если не одобрят, то во всяком случае простят, ибо так надо. Но хватает и иных, которые после крещения кунигаса могут повести себя невесть как.

Но это полбеды, однако имелось и «в-третьих». Даже рискни Гедимин сделать ставку на христианство, в какую сторону он качнулся бы, неведомо. Точно также, а то и побольше, чем православных, он привечал и католиков. То, что костелов и католических монастырей в самой Литве было больше, нежели православных — заслуга самих католиков и упрек неповоротливому православию. То же самое относилось и к тому факту, что братья-доминиканцы и францисканцы вовсю расхаживали по стране, проповедуя слово божье, и каждый имел при себе охранную грамоту с тяжелыми вислыми свинцовыми печатями от великого кунигаса — попробуй тронь.

Но отметая в сторону инициативу одних и инертность других при внимательном рассмотрении все равно становилось понятно, что и сам Гедимин отдает предпочтение служителям римского папы. Было оно еле заметным, можно сказать, практически неуловимым, но если приглядываться…

Достаточно посмотреть на Бертольда и Генриха — двух монахов-францисканцев, трудившихся в княжеской канцелярии в качестве секретарей и готовивших для Гедимина различные бумаги, указы и прочие документы. Одно это говорило о многом, особенно если вспомнить, что язык официальных документов в Литве — русский. В смысле — старорусский. И речь Яцко и таких же, как он, дреговичей, кривичей и прочих будущих бульбашей, друзьям была понятна точно так же, как слова жителей Липневки. Разве акцент немножко иной и только.

Вот так: язык русский, а пишут на нем не будущие белорусы или малороссы, а пара немцев-монахов. И что они при этом напевают в княжеские уши — бог весть. Разумеется, кунигас — не дурак, себе на уме, но тем не менее иногда — если речь идет о мелочах — к ним прислушивается и даже… идет навстречу. Иначе он навряд ли обратился бы к Петру с Уланом с просьбой освободить брата их францисканского ордена Сильвестра без выкупа, поскольку тот, дескать, является духовным лицом. Мол, ни к чему благородным воинам уподобляться варварам-крестоносцам, разоряющим святые капища людей иной веры и предающим смерти литовских жрецов.

Дураку понятно, откуда растут ноги у этой просьбы. Нет-нет, на Сильвестра друзьям было наплевать. Они и без того собирались продержать его исключительно до того времени, пока Бонифацию не станет заметно лучше, то есть по сути в качестве сиделки, после чего отпустить. Однако сам факт княжеского заступничества говорил о многом.

Да и в других вопросах, особенно экономических, князь также опирался на католиков, к примеру, через рижского архиепископа норовил поддерживать торговые связи с Европой.

Если вникнуть в ситуацию, то понять Гедимина несложно — по одну сторону от его страны лежат православные государства, по другую — католические. Ссориться ни с теми, ни с другими нежелательно. Но если откинуть в сторону личные предпочтения в вере, коих он не имел вовсе, относясь ко всем толкам христианства с полнейшим равнодушием, на первое место выплывала практическая выгода, то бишь голая политика. Согласно же ей православные соседи, в отличие от католических, были полузависимы, выплачивая дань мусульманской Орде. То есть с военной точки зрения они как союзники смотрелись, мягко говоря, слабовато. Скорее уж обузой, ибо приняв ордынских данников под свою руку, он тем самым приобретал вражду со степняками, с коими кунигас пока ухитрялся сосуществовать в относительном мире и ссориться не собирался. Во всяком случае, в ближайшем будущем.

И когда Улан как-то по возвращению с охоты ухитрился вытащить его на откровенность, направив разговор в нужное русло, Гедимин, нимало не скрываясь, открыто ответил:

— Не хочу, чтоб Литва оказалась меж Ордой и Орденом, словно между молотом и наковальней. Тогда ей точно не уцелеть. Как-нибудь потом, когда эти поганцы с крестами на плащах угомонятся и поймут, что с нами куда выгоднее жить в мире, нежели воевать, можно будет и степному народцу уши надрать, но до тех пор… — и было видно, что этот ответ отнюдь не экспромт, он давно все обдумал и прикинул. Сожалеюще вздохнув, добавил: — Вот ежели бы русичи в того же бога, что и немецкие рыцари, верили — дело иное, мог бы и призадуматься… — Словом, ставим на твоей затее крест, — подвел безжалостный итог Сангре. — Жаль, сама-то идея с объединением хорошая. Но увы, иначе как с восточного конца, ее в жизнь внедрить не получится.

Разочарованный Улан лишь горестно кивнул, признавая правоту друга. Однако жизнерадостно щурящемуся на солнце Петру очень не хотелось, чтоб в этот погожий зимний денек кто-то рядом грустил, особенно лучший друг. И он бодро пихнул Улана в бок.

— Да ты не грусти. Теперь нам по-любому не успеть претворить в жизнь все планы. Сам посуди, только на то, чтоб достичь Урала и выяснить, где там железо, не говоря уж про строительство самого примитивного заводика, нужны годы и годы, а мы, надеюсь, уже следующим летом скажем этому времени адье и только нас здесь и видели.

— Уверен?

— Процентов на девяносто. Думаю, если купцам пообещать ну-у, скажем, по два золотых флорина за каждый фунт, они наизнанку вывернутся, но все притарабанят, — ответил Петр.

— А заказывать думаешь сколько?

— Гулять так гулять, в смысле на все пятнадцать тысяч.

— Это ж больше трех тонн! — ужаснулся Улан, мгновенно произведя в уме нехитрый подсчет. — И не жалко?!

— Так ведь для себя, — недоуменно пожал плечами Сангре. — Чем громче бабахнем, тем надежнее, что эта хрень включится.

— А на текущие расходы оставить?

— У нас же Дитрих имеется, — напомнил Петр. — Думаю, тысяч за пять мы его свободно продадим, если не больше, плюс у нас и сейчас кой-какая наличка имеется, да и Кейстут нашу долю добычи серебром отстегнет, так что хватит денег и чтобы до Липневки добраться, и деревенским помочь, и, — он кашлянул в кулак, — Зарянице новые колты с зелеными камушками прикупить, чтоб под цвет глаз. Горыне тоже какой-нибудь инструмент подарим.

— Как-то ты сегодня сам на себя не похож, — натужно улыбнулся Улан. — Все готов промотать и прокутить.

— Не все, — возразил Петр. — Грех отсюда с собой редких монеток не набрать. Правда, я не филателист, да и ты тоже…

— Не нумизмат, — подхватил Улан.