Песнь Валькирии - Марк Даниэль Лахлан

— Там! — В голосе Толы звучал резкий скрежет страха.

Луис не прошел еще и двух шагов по пути возвращения к своей человеческой сущности, как чувства волка взыграли в нем при виде врагов. Он чуял запах гнили, сладкий, как настоявшееся вино. Он опять проглотил камень, легко, словно дольку апельсина. Тени двигались в ночи, и он коснулся их. Он поймал копье. Жестокость стала искрой, упавшей на трут его ярости. Уже в следующее мгновение в его руке оказалась чья-то голова, и эта голова больше не принадлежала телу. Он нанес три раны мечом, но все равно его действия кажутся какими-то медленными, и волк разорвал воина пополам, словно буханку хлеба. Сзади вылетело копье и ударило его, затем его рот наполнился мясом, запах мочи, дерьма и холодной крови ударил в ноздри. Он размозжил голову последнему мертвецу, расколов кости черепа до самых плеч.

— Нам нужно уходить! — закричал Гилфа.

— Клянусь Одином, идемте! Ой, смотрите, плоть еще шевелится!

Куски окровавленного мяса, словно слизни, шевелились на траве, гладкие мышцы сокращались, сжимая кости.

— Я ненадолго задержусь, — сказал Луис.

Он поднял оторванную руку, почувствовал, как по ней прошли спазмы, когда он впился в плоть зубами, разгрыз в пыль кость и проглотил.

— Что это было? — спросила девушка.

— Ужас, — ответил Гилфа.

Он разрубил ползущий торс, и внутренности, похожие на больших червей, вывалились на морозный воздух.

Луис лег на переднюю часть трупа и стал грызть кость.

— С тобой все в порядке, Луис?

Казалось, он постепенно просыпался. Он слышал ее голос, даже понимал произносимые ею слова, но для него они были не важнее шелеста листьев.

— Враги? — спросил Луис.

Эти двое, стоящие перед ним, пахли не так аппетитно, как мертвая плоть. Может, убить их и пусть гниют? Может, они опять смогут двигаться, и тогда придется разорвать их на куски, чтобы получить удовольствие от чавканmz мяса во рту.

— Луис, это я, Тола.

У него была цель, только он не помнил, какая именно. Еда? Он схватил ее, поднял к лицу, удерживая огромными лапами.

— Луис!

В Константинополе она — или кто-то, похожий на нее, — раньше так его называла. Он вспомнил солнце, воду, запах жареной рыбы в доках. Он поставил ее на землю.

— Разве камень не помогает тебе?

В нем заговорил человек.

— Для меня сейчас убийства стали сладостью, хотя камень иногда и охлаждает мой пыл. Бегите к морю. Когда будете там, вызовите руну из тебя, Тола. Я приду. Подожду этих мертвецов здесь.

— Мы без тебя умрем, — угрюмо произнес Гилфа.

— Ты умрешь со мной. Идите. Сейчас же.

Гилфа взял Толу за руку.

— Идем, — сказал он. — Удержи этих существ подальше от нас, волк.

Но Луис уже вплотную занялся трапезой.

Море было не таким, как она представляла. Оно лежало серебряной равниной, плоской и широкой под серым солнцем. Дедушка рассказывал Толе, что оно ревет, но он ошибся. Оно шептало, мягко шлепая о песок волнами, словно убаюкивало землю. Но оно было холодным, даже холоднее, чем зимние горы, и она чувствовала, что оно словно высасывает из нее тепло. Возможности развести костер не было. В широком устье реки располагалась деревня, и там кипела жизнь — на грязном берегу стояло пять ладей, мужчины ремонтировали две из них. Рядом приткнулись маленькие рыбачьи лодки. Должно быть, именно сюда причалила огромная армия норманнов, прибывших с юга.

Над низенькими хижинами вился дымок, во дворах сновали люди. С холма доносился звон кузницы, а на горизонте, в окутанном предрассветной дымкой море, рыбаки забрасывали сети.

— Мы не сможем плыть на такой ладье, — сказал Гилфа.

— Но тут есть маленькие лодки, — заметила она,

— Море — это змей, обвившийся вокруг мира кольцами, — сказал Гилфа. — Когда этот змей шевелится, он может вмиг проглотить лодку.

Гилфа побледнел и, несмотря на холод, покрылся капельками пота.

— Или змей, или мертвецы, — заявила Тола. — Мы сами выбираем способ умереть.

— Если поторопимся, — сказал Гилфа. — Но если дадим слабину, то выбора у нас не будет.

— Нам нужно взять лодку и держаться ближе к берегу, если получится. И найти такие земли, где эти убийцы не найдут нас.

— Я больше не могу нести то, что внутри меня, — сказал Гилфа. — Волк распугал руны, но они вернулись и теперь мучают меня.

— Луис сказал, что ты — предзнаменование неудачи.

— Я все еще жив, — раздраженно заметил Гилфа. — В отличие от большинства людей в этих краях.

— Но, похоже, наступили последние дни? — спросила она.

Гилфа потер подбородок.

— Церковь говорит, что в последний день могилы откроются и мертвые выйдут на свет. Я уже видел это.

— Среди нас ходят чудовища.

— Хвала Богу, иначе мы оба были бы мертвы, — сказал Гилфа.

Они подождали наступления ночи, прижавшись друг к другу, чтобы было теплей. У Гилфы начался жар, он был горячий, как только что вытащенный из печи хлеб, но она не боялась заразиться. Она знала, что находится внутри Гилфы, что его грызет. Тола почувствовала, как волчья руна внутри нее зашевелилась. Может, она зовет своих сестер, тех, что в Гилфе?

Может, она и есть причина его боли?

Когда они спустились с холма, в деревне было тихо, а в небе светился серп луны. Тола перешла все пределы страха. Еще недавно она боялась воскресших мертвецов, боялась холода, боялась волка, боялась Гилфу и Стилиану, а теперь стала совершенно бесчувственной. В ней не осталось места для страха перед жителями деревни. Гилфе было плохо, он прихрамывал, как будто у него была сломана нога.

— Такое ощущение, будто у меня внутри пожар, — пожаловался он.

— Идем к лодке. Вода остудит тебя, — сказала Тола.

Они обошли деревню, двигаясь медленно, чтобы не рисковать, и все время смотрели по сторонам. Единственное движение, какое они заметили, — это серый дым, поднимающийся из грубы. За двумя ладьями была рыбацкая лодка. Она лежала днищем на песке, а ладьи были вытащены выше на берег и стояли рядом на бревнах. На боку у одного корабля не хватало досок, очевидно, его ремонтировали. Они поползли вдоль кустарника, стараясь укрыться за его ветками, но вскоре поняли, что выйти на берег незаметно у них не получится.

— Что? — спросил Гилфа.

— Ты же воин.

— А ты мудрая женщина.

Тола постаралась расширить сознание. Все в деревне спали, и, похоже, норманны даже часовых не выставили. Собака крутилась в темноте, скулила, чтобы ее выпустили.