Мадьярские отравительницы. История деревни женщин-убийц - Патти Маккракен

«Ненавистники женщин»[32]. Барни несколько раз видел детей Кронберга (у него было два сына), которые стояли в очереди с друзьями, чтобы посмотреть этот фильм во второй, третий и четвертый раз.

Барни оглядел помещение кафе. За столиками рядом с ним сгрудились посетители, увлеченные игрой в домино или тарок. Двое его друзей были поглощены игрой в шахматы за тем же столиком, за которым он сам несколько месяцев назад играл со знаменитым американским шахматистом Фрэнком Маршаллом. За одним из столиков в одиночестве сидела уборщица, у которой выпал перерыв в работе. Она, надев очки, читала Библию. Снаружи музыканты цыганского ансамбля расхаживали взад-вперед по улице. Они должны были начать играть только вечером, однако привыкли собираться у входа в кафе уже к трем часам дня.

Журналисты называли летний сезон «сезоном огурцов», поскольку в это время, как правило, не происходило ничего такого, что заслуживало бы освещения в печати. Многие репортеры летом брали отпуск, чтобы иметь возможность сосредоточиться над работой над своими книгами, или же переключали свое внимание на цветистую критику театральных постановок.

Барни Сабо работал над «делом Тисакюрта», как он сам называл его, однако пока еще не выезжал ни в одну из деревень – ни в Тисакюрт, ни в Надьрев, – чтобы лично ознакомиться с ситуацией в них. Кронберг постоянно убеждал его в том, что смотреть там было особо не на что. В любом случае Барни пока негде было помещать свою статью, если бы он даже и подготовил ее. Газету «Сольнок газетт», где Барни работал соредактором, почти на год закрыли по надуманным, по мнению многих, обвинениям в уклонении от уплаты налогов. Сразу же после уведомления о ее закрытии в считаные минуты столы и стулья в помещении редакции были изъяты, пишущие машинки – конфискованы, а редакционные папки разбросаны по полу. Находящееся у власти правительство во главе с бывшим военно-морским офицером адмиралом Хорти (теперь – регентом Хорти)[33] регулярно расправлялось с теми газетами, которые оно считало враждебными своей администрации.

Пересмотрев газеты, Барни убедился в том, что региональная пресса подхватила его статьи об убийствах на Венгерской равнине, однако столичные средства массовой информации до сих пор не проявили интереса к этой теме.

* * *

Надьрев

Каждое утро, начиная с того злополучного праздника святых Петра и Павла, Судья, проснувшись, шел прямо в деревенскую ратушу. Почти все время он проводил в тесной кладовой ратуши, выступая в качестве свидетеля на допросах подозреваемых. В перерывах между допросами он выходил в вестибюль, наблюдая за женщинами, которые ждали своей очереди, или же помогал графу Мольнару решать множившиеся задачи, связанные с расследованием. Теперь, когда допросы переместились в дом деревенского глашатая, Судья был вынужден метаться между этими двумя центрами следствия.

Дом деревенского глашатая можно было считать единственным пульсирующим нервом в парализованном теле Надьрева. В деревне замерла практически вся жизнедеятельность. Отделение почты и телеграфа по-прежнему работало, но за почтовыми отправлениями велось наблюдение. Деревенская ратуша теперь использовалась только в качестве штаб-квартиры для следователей из Сольнока. Кузница была реквизирована для изготовления металлических гробов, поскольку только в них можно было транспортировать эксгумированные тела в Будапешт. На окраинах Надьрева были расставлены жандармские патрули, чтобы предотвратить любые попытки бегства из деревни.

Напряженность сложившейся ситуации напомнила Судье о днях румынской оккупации, хотя, в отличие от тех времен, на этот раз было совершенно неясно, кто был врагом, а кто нет.

Ночью, когда Судья ложился спать, его часто мучила бессонница, и тогда он размышлял о том, что подумал бы обо всем этом умерший Михай.

* * *

Незадолго до десяти вечера двое жандармов сопроводили женщину, которую звали Юлианна Петюш, обратно домой после завершения ее длительного допроса в доме деревенского глашатая. Юлианна Петюш несколько лет назад овдовела и с момента смерти своего мужа жила тихо и одиноко. Однако анонимная записка превратила ее в подозреваемую в убийстве своего мужа. Офицеры пронаблюдали за тем, как она прошла по двору, и ушли, убедившись в том, что она закрыла за собой входную дверь.

Чувство вины

Четверг, 18 июля 1929 года, 8:00 утра.

Граф Мольнар вышел из домика деревенского глашатая на крыльцо. Осторожно пройдя по его обветренным, прогибающимся доскам, он постоял немного в тени скатной крыши, которая тоже прогибалась и стонала каждый раз при очередном порыве ветра, или же когда на нее садилась птица. Весь дом глашатая, казалось, хмурился, обиженный тем, как с ним обошлись.

Когда к графу Мольнару, выйдя из дома на крыльцо, присоединился один из следователей, мужчины вместе направились в деревенскую ратушу. Фольбах был одним из двух следователей, которых прокурор Кронберг лично отобрал для ведения этого расследования, и тесно взаимодействовал с графом с момента своего прибытия в Надьрев.

Несколько дворняг метались перед ними. Стая, казалось, пыталась отстоять свои права на территорию вокруг улицы Шордич. Граф Мольнар в смятении замахал на них руками, словно пытаясь стереть их с деревенского пейзажа. Одновременно он сурово отругал собак, его голос при этом звенел от напряжения, однако те отказались разбегаться и вместо этого, казалось, только приободрились. Дворняги были лишь одной из многочисленных деталей деревенской жизни, которые категорически не устраивали графа Мольнара.

Мужчины завернули за угол, выйдя на улицу Арпада, по которой разносились непрекращающиеся звуки ковки металла, доносившиеся из кузницы. Уже несколько недель на центральной деревенской площади не было видно ни одной «вороны», и на том месте, где они обычно сплетничали, лишь поднимались от ветра клубы пыли. Когда мужчины проследовали по улице Арпада мимо отделения почты и телеграфа и уже приблизились к деревенской ратуше, они поняли, что за ними следят.

Первым это заметил Фольбах. Он почувствовал чье-то присутствие и, быстро оглянувшись, увидел в нескольких метрах от себя старуху, шаркавшую деревянными башмаками. Когда он заметил ее, она сразу же остановилась. Фольбах продолжил свой путь, обсуждая с графом предстоящую встречу в деревенской ратуше с доктором Цегеди-младшим, который вызвался помочь в изучении журнала регистрации смертей.

Граф Мольнар и Фольбах уже приближались к дверям ратуши, когда произошло нечто, заставившее их обоих повернуться: они поняли, что старухи позади них больше не было. Улица была пуста, если не считать жандармов, вышедших на патрулирование. С тех пор как Фольбах приехал в Надьрев, он почти не видел местных жителей на деревенских улицах. У постороннего человека могло сложиться впечатление, что все улицы специально очистили от них. На самом деле они находились либо на допросах в доме глашатая, либо затаились в своих