Наполеон, или Миф о "спасителе" - Жан Тюлар

За два дня до подписания Венского договора, во время военного парада в Шенбрунне, молодой саксонский студент Фридрих Штапс попытался заколоть императора кинжалом. На заданный ему Наполеоном вопрос: «Стало быть, преступление ничего не значит для вас?» — Штапс ответил: «Убить вас не преступление, а долг». Реакция императора известна нам по воспоминаниям Шампаньи: «Поднятый на него кинжал не напугал императора, но раскрыл ему глаза на настроение народов Германии, их стремление к миру и готовность пойти на любые жертвы ради его достижения».

Разрыв с Россией, казалось, окончательно назрел. Венский договор глубоко разочаровал Александра. Может быть, он рассчитывал получить в подарок Великое герцогство Варшавское? Что касается Наполеона, то, преисполненный решимости расстаться с Жозефиной (о разводе было объявлено 16 декабря 1809 года, аннулирование брака архиепископским судом состоялось 12 января 1810 года), он задумал добиться руки младшей сестры царя. Но так как Александр тянул с ответом и отказ, следовательно, был вполне вероятен, Наполеон обратил взоры к Австрии. Меттерних мгновенно осознал преимущества австрийского брака, способного окончательно развалить русско-французский союз. Несомненно, такой брак покроет позором Габсбургскую династию, но можно представить сватовство Наполеона как ультиматум победителя.

6 января 1810 года Наполеон официально попросил руки дочери Франца I Марии Луизы и на следующий же день получил согласие. Тогда же пришел отказ русского царя, который еще не догадывался, что его надули. Зато расчет Меттерниха оказался верным: русско-французский союз приказал долго жить. Мария Луиза, за которой в Вену был послан Бертье, позабывший на время о своем титуле «князя Ваграмского», прибыла в Страсбург 22 марта 1810 года. Снедаемый любопытством, Наполеон обогнал кортеж. Встреча состоялась 28 марта в Компьене. Гражданский брак был заключен в Сен-Клу 1 апреля, а церковный — на следующий день в квадратной гостиной Лувра. Наконец-то Наполеон вошел в «семью королей» и тешил себя надеждой, что принят ею.

Этот брак не вызвал негодования лишь у цареубийц, констатировавших, что благодаря своей женитьбе император стал племянником покойного короля. Нотабли в основной своей массе не одобрили брак. На Святой Елене Наполеон, «внезапно пробудившись от грез легитимности», признал, что должен был жениться на француженке, но только не на принцессе. Справедливое, однако, увы, слишком запоздалое признание.

Заговорили, что «австрийка принесет несчастье». Люди и вправду забеспокоились. А вдруг Наполеон предал Революцию? Все достижения как внешней, так и внутренней политики оказались под угрозой: поднявшаяся волна национализма сплотила Европу против Франции. Самые здравомыслящие смотрели в корень. От страшных подземных толчков монолитное здание Империи пошло трещинами, и это после одержанной на Дунае победы! Пирровой победы. Становилось все труднее удерживать Европу в повиновении. С самого начала испанской войны нарастало недовольство рекрутским набором. И сентября 1808 года Фуше предупреждал императора: «Рабочий класс весьма громогласно выражает возмущение непрекращающимися призывами в армию. В людных местах распространяются, рассчитанные на девушек, женщин и прочих, запечатанные листовки с провокационными заявлениями в адрес правительства». Число подобных инцидентов возросло в 1809 году.

Но куда более удручающим стало то, что солдаты вдруг повели себя как наемники. Драгуны 17-го полка заявили в Бордо: «Император не смеет воевать, если ему нечем платить солдатам. Не желаем дохнуть задарма». По мере того как для Европы война превращалась в национально-освободительную, для Франции она перерастала в завоевательную. Не в этом ли заключалась причина будущих поражений Наполеона?

Во что вылился для Франции конфликт между папой и императором, эта старая как мир проблема, выплывшая в 1809 году из глубин Средневековья, чтобы в очередной раз противопоставить духовное мирскому? Общественность, во всяком случае внешне, демонстрировала безразличие. Столь глубокое, что даже вольтерьянские и галликанские инстинкты, способные послужить делу Империи, в конечном счете не сыграли абсолютно никакой роли. Не считая, разумеется, того, что нотабли не простили Наполеону развала Конкордата. Их волновали два вопроса, ставшие очевидными из отчетов префектов: не приведут ли религиозные разногласия к очередной гражданской войне? Не пересмотрел ли папа данное в 1801 году согласие на распродажу церковного имущества? Вероятным представляется и то, что не нашло выражения в донесениях префектов: ответственность за конфликт с папой нотабли возложили на Наполеона с его манией величия. Обстоятельства оккупации Рима были плохо известны и малопонятны: она произошла в тот момент, когда Великая Армия топталась в Австрии, а Франция увязла в испанской войне. Уж не собирается ли Наполеон открыть новый фронт в Италии, которая с XVI века неизменно играла роль могильщика французского империализма? Порожденный отчаянным пессимизмом, этот вопрос был сформулирован в одном памфлете, мгновенно перехваченном полицией. Религиозные настроения проявились позднее, после того, как арест папы оживил древние апокалиптические страхи и привычку к заговорам. В целом же вера оставалась вне политики.

Церковь в эпоху Империи

Что может служить лучшим доказательством ослабления религиозного влияния в новом обществе, чем секуляризация сфер, традиционно находившихся в ведении церкви: благотворительность, образование, гражданское состояние? Разумеется, отчаяние церковных властей кажется порой чрезмерно преувеличенным. Деятельность по реорганизации епархий получила государственную поддержку. Однако перераспределение диоцезов породило множество проблем, обусловленных площадью приходов (в Париже проект реорганизации подвергся резкой критике по причине неравенства округов), с восстановлением культовых зданий, отмеченных печатью дур-ной репутации их прежних владельцев, и в особенности с вакантными, из-за нехватки священников, приходами. Наблюдалось снижение их количества, несмотря на значительное увеличение (в период между 1806–1810 годами) числа посвященных в сан. Однако куда больший урон нанесло престижу церкви снижение качества. «В привилегированных слоях общества уже не встретить молодых людей, готовых посвятить себя духовному поприщу, — писал в марте 1811 года министру культов епископ Кимперский. — Мы пополняем наши ряды исключительно из среды бедных землепашцев». То же с глубокой горечью констатирует епископ Безансона Jle Коз, сокрушаясь в связи с тем, что «нет больше священников, чье блестящее воспитание, основательная подготовка, обширные и разносторонние знания в сочетании с другими преимуществами их социального положения радовали церковь, наставляли все классы граждан и, казалось, способствовали еще большему упрочению авторитета религии». «Духовенство лишилось своих привилегий» — вот какое объяснение дал Ле Коз падению престижа профессии священника.

Для духовных орденов, ощутивших на себе враждебность Наполеона, сложившаяся ситуация оказалась крайне тяжелой. Декретом 3 мессидора XII года (22 июня 1802 года) были распущены все незарегистрированные конгрегации. Некоторую поддержку получили лишь ордены миссионеров, с помощью которых Наполеон надеялся остановить продвижение англичан на восток, а также женские конгрегации, обслуживавшие школы и больницы. Наполеон мечтал о создании единого корпуса сестер милосердия. Декретом № 23 от 23 марта 1805 года королева-мать удостоилась титула, присуждаемого в прошлом вдовствующим королевам, став попечительницей богоугодных заведений. Перепись 1808 года выявила, что на все диоцезы приходилось 10 257 монахинь, из которых 4 792 составляли преподавательский, а 5 465 — медицинский персонал. В отдельных епархиях (Динь, Шамбери) насчитывалось менее 50 монахинь; в других (Нанси, Руан, Лион) — более 500. Наряду со школьными учительницами упомянем братьев христианских школ, открывших свои учебные заведения в 57 городах. Если что и ослабило церковь, оттолкнув от нее культурную элиту, так это ее безоговорочное подчинение правительству, что превратило ее в пособницу «деспотизма». Вся Франция зубрила катехизис, согласно которому возложенные Богом на человека обязанности включали «любовь, уважение, повиновение и преданность императору, воинскую повинность и выплату налогов, взимаемых для укрепления обороноспособности Империи». Пастырские послания и письма, ордонансы епископата — все вносило лепту в создание культа личности императора: Великую Армию они отождествляли с небесным воинством, французскую нацию — с избранным народом, а войну — с угодной Богу священной войной против мракобесия. Церковное красноречие подвергалось небывалому контролю: неосторожная проповедь аббата Фурнью обернулась для него заточением в Бисетр, а затем — каторгой в Турине. Кардиналу Фэшу пришлось изрядно похлопотать, чтобы вызволить его оттуда. В 1809 году заткнули рот Фрейссину. Перелистаем подшивки «Вестника кюре»: бюллетени Великой Армии публиковались в нем чаще, чем жизнеописания святых. Высшее духовенство, приравненное Конкордатом к государственным служащим, легко влилось в среду государственных нотаблей. Лица духовного звания в количестве, пропорциональном размерам их епархий, заседали в окружных избирательных коллегиях, в муниципальных советах и даже в мэриях. Так церковь, наравне с армией и полицией, превращалась в инструмент государственной политики. «Мои префекты, мои епископы, мои жандармы» — это высказывание Наполеона точно определяет положение церкви в обществе. Ее сговорчивость представала панацеей от раскола. Наполеон смог по достоинству оценить ее после вступления в силу Гражданской конституции духовенства. Исходившие от Рима выражения протеста не встретили ни малейшего отклика у французских служителей культа. Такой же сговорчивости император ждал и от папы. После начала войны с Австрией Наполеон отдал приказ об оккупации Анконы. Протест Пия VII против попрания папского суверенитета поразил Наполеона своей неистовостью.