Победа. Том 2 - Александр Борисович Чаковский

со своими политическими симпатиями, — в этом противоборстве выиграли те, кто желал второго.

Дипломатическая основа, фундамент, на котором сама История предопределила рождение в будущем содружества социалистических стран, была заложена.

Далее Конференция перешла к обсуждению вопроса о репарациях в Италии и Австрии.

Сталин предложил освободить от репараций Австрию, поскольку во время войны она не представляла собой самостоятельного государства, не имела вооруженных сил. Трумэн же, ссылаясь на то, что Америка предоставила Италии миллионы долларов для ее экономического восстановления, высказался за освобождение от репараций и этой страны, так как в ином случае ей, дескать, придется выплачивать репарации американскими деньгами.

— Советский народ не поймет, почему Италия, войска которой дошли до Волги и принимали участие в разорении Советского Союза, вдруг будет «амнистирована» и ничем не заплатит за причиненный ею ущерб, — возразил Сталин.

Тогда Трумэн, заботившийся больше всего о том, чтобы уберечь от Советского Союза американские доллары, заявил:

— Если в Италии есть предметы для репараций, не деньги, но предметы, например, заводы с тяжелым оборудованием, в котором нуждается Советский Союз, мы не возражаем, чтобы они были переданы ему.

Сталин принял это предложение, но настаивал, чтобы общая сумма репараций в ценностном исчислении была бы определена сейчас.

И тогда в дискуссию вмешался Бевин. Тут он чувствовал свою компетентность — умел считать деньги.

— Я предлагаю, — прохрипел Бевин, — при определении суммы репараций исходить из того, чем обладала Италия к моменту окончания войны. Соединенные Штаты и Великобритания оказали и продолжают оказывать большую экономическую помощь послевоенной Италии. То, что даем ей мы, не должно включаться в сумму репараций.

— Конечно, — ответил на это Сталин, — интересами Америки и Англии я пренебрегать не собираюсь.

Эттли, в чьи планы вовсе не входило давать возможность честолюбивому Бевину выдвигаться на первый план, тоже перестал играть в молчанку.

— Я вполне согласен с тем, что сказал господин президент, — начал он, форсируя свой и без того пронзительный голос. — В то же время я питаю полное сочувствие к русскому народу. Но мы также немало пострадали от Италии. Представьте же себе, джентльмены, чувства английского народа, если Италия вынуждена будет платить русским репарации из средств, которые фактически даны ей Америкой и Великобританией!

Эттли сделал паузу и закончил уже тише:

— Конечно, если в Италии имеется оборудование, которое можно изъять, то это другое дело. Но на оплату репараций из средств, которые Италия получила взаймы от нас и Америки, наш народ никогда не согласится.

Эту последнюю фразу Эттли произнес в замедленном темпе, глядя на английского протоколиста и как бы призывая его записать все слово в слово. Он представлял себе, как повторит ее в одном из своих ближайших парламентских выступлений, и не сомневался, что услышит шумные аплодисменты не только лейбористов, а и консерваторов.

«Ни пенса из средств рядовых англичан на сторону!»— так, несомненно, будут звучать заголовки «Таймса» и других британских газет, когда они дадут свои комментарии к речи нового премьер-министра. Заем Италии— это заем, он будет возвращен. Но платить из этого займа репарации России? Никогда!

«Что ж, — размышлял Эттли, — такая постановка вопроса, несомненно, повысит мой престиж в стране. Пусть знают все, что вождь лейбористов — верный страж народной казны! Впрочем, — тут же оборвал свои мысли Эттли, — надо еще заставить Сталина смириться с этим. Сейчас он наверняка ринется в бой…»

Но Сталин повторил сухо:

— Мы согласны взять оборудование.

И вдруг Эттли стали одолевать сомнения. Разгромив такую армию, как гитлеровская, Советский Союз доказал свою военную мощь. Несомненно, он захочет обладать ею и в дальнейшем. А разве Британия и Америка заинтересованы теперь в том, чтобы эта мощь сохранялась?.. У проблемы репараций есть еще один аспект — чисто военный…

— Вы хотите изъять у Италии в счет репараций военное оборудование? — спросил Эттли, и на лице его появилось лисье выражение.

— Военное оборудование, — как эхо откликнулся Сталин.

Наступил момент, когда Бевину вновь показалось, что он может поставить Сталина в более чем затруднительное положение. Ведь согласие на погашение репарационного долга Италии военным оборудованием можно истолковать как намерение России вооружиться настолько, чтобы диктовать свою волю Европе. Той самой Европе, за независимость которой Сталин, судя по протоколам, столько раз ратовал здесь! Подтвердив, что заинтересован в военном оборудовании, он допустил роковую для себя ошибку. Надо зафиксировать ее.

— Я хочу спросить генералиссимуса, — произнес Бевин, не без ехидства, — речь, стало быть, идет о военном оборудовании для производства военной продукции? Верно?

Сталин взглянул на него так, как, очевидно, посмотрел бы профессор на студента-первокурсника, уверенного, что в состоянии опровергнуть закон Архимеда.

— Это весьма произвольное толкование наших намерений. Речь идет об оборудовании военных заводов, которое будет использовано для производства мирной продукции. Такое же оборудование мы изымаем из Германии.

— Но вы прекрасно понимаете, — воскликнул Бевин, — что я говорю совсем о другом! То, что я имел в виду, не может быть использовано для мирного производства!

Сталин развел руками:

— Каждый «имеет в виду» то, что он хочет. По-русски в таких случаях говорят: «Вольному — воля». Я же имею в виду то, что любое заводское оборудование может быть использовано для мирного производства. Мы и свои собственные военные заводы переводим сейчас на мирное производство. Нет такого военного оборудования, которое нельзя было бы использовать для производства мирной продукции. Например, наши танковые заводы перешли уже на производство автомобилей.

«Сорвался! — с яростью подумал Бевин. — Сорвался с крючка!»

— Очень трудно определить, что вы пожелаете взять, — угрюмо пробурчал он.

— Конечно, — охотно согласился Сталин. — Сейчас трудно перечислить все то оборудование, которое может устроить нас. Важно, чтобы здесь было принято решение в принципе, а уж потом мы сформулируем наши конкретные требования.

Бевину очень хотелось сказать: «Могу себе представить, каковы будут эти требования». Однако для серьезной полемики такая фраза явно не годилась. А другие не приходили в голову.

Его опередил Трумэн.

— Насколько я понял, — сказал он, обращаясь к Сталину, — вы хотите, чтобы мы зафиксировали в принципе тот факт, что Италия обязана уплатить репарации?

— Совершенно верно, — подтвердил Сталин. — Нужно зафиксировать обязательность уплаты репараций и определить их в денежном исчислении. Причем, уверяю вас, мы согласны на небольшую сумму.

«Но он же издевается над нами, а мы покорно позволяем ему это! — хотелось воскликнуть Бевину. — Что в самом деле получилось? Сначала мы возражали против самих репараций. Потом согласились на них в виде оборудования. А теперь опять возвращаемся к денежной сумме!»

— Я думаю, — неожиданно для Бевина и не в меньшей степени для Эттли сказал Трумэн, — что у нас нет в принципе разногласий по этому