Компас - Матиас Энар

Но если однажды мы и узнаем, кем на самом деле была эта модель, кто бы она ни была, именно ей и Османской империи, а также одному из ее наиболее выдающихся дипломатов мы обязаны одним из сокровищ европейской эротической живописи. Турки тоже не были нечувствительны к красотам восточных миражей, отнюдь нет, говорила Сара, и свидетельство тому — дипломат-коллекционер Халил-Бей, а также первый ориентальный художник Востока археолог Осман Хамди[556], открывший для нас гробницы Саиды и великолепные картины, получившие название «восточных жанровых сценок». Прогулка, погрузившая нас в чудесный мир воспоминаний, приободрила Сару; путешествуя от могилы к могиле, из эпохи в эпоху, она забыла о диссертации, и, когда черная тень моста Коленкур (захоронения, над которыми он проходит, пребывают в вечном мраке) и его опор из клепаного железа стала приближаться к некрополю, нам, к сожалению, пришлось покинуть прошлое и обрести сияние огней площади Клиши; у меня в голове переваривалась странная смесь из могильных памятников и женских вагин, настоящее языческое кампосанто[557], после которого легко представить себе «Происхождение мира» таким же рыжим, как шевелюра Сары, спускавшейся к обширной площади, забитой туристическими автобусами.

Несмотря на все мои усилия, письменный стол загроможден так же, как Монмартрское кладбище, ужасный бардак. Напрасно я сортирую, раскладываю, толку никакого. Книги и бумаги скапливаются на нем с неумолимой силой прилива, отступления которого ждать совершенно напрасно. Я разбираю, сортирую, складываю в стопки; мир упорно стремится вывалить на мое крошечное рабочее место свои кучи дерьма. Чтобы поставить компьютер, мне каждый раз приходится сдвигать в сторону все эти бумажки, словно отметать кучу сухих листьев. Реклама, чеки, счета, их надо разобрать, разложить и отправить на хранение. Печь, вот оно, решение. Печь или уничтожитель бумаг, гильотина чиновника. В Тегеране один старый французский дипломат вспоминал, как в свое время принудительно-добродетельная Исламская республика запрещала ввоз алкоголя даже посольствам и скучающие консульские клерки превратили старый механический уничтожитель для бумаг в пресс и вместе с итальянцами, чье посольство располагалось на противоположной стороне улицы, ради развлечения у себя в подвале делали вино; они заказывали сотню килограммов отличного винограда из окрестностей Орумийе, давили его, сбраживали в чанах прачечной, а потом разливали вино по бутылкам. Они даже печатали симпатичные этикетки, с легким намеком на местоположение их миссии: Виноградники Нофль-ле-Шато, от нового названия, данного революционным Ираном бывшему проспекту Франции, — проспект Нофль-ле-Шато. Достойные потомки монахов Телемского аббатства[558] доставляли себе немного удовольствия в своем монастыре, и, говорят, осенью весь проспект пропитывался запахом молодого вина, чей кисловатый аромат выбивался из вентиляционных отдушин и дразнил иранских полицейских, несущих дежурство возле державных зданий. Качество вина, разумеется, зависело не только от качества винограда, но и от умения тех, кто его делал: чиновники часто обновлялись, и очередной энолог (обычно бухгалтер, служащий канцелярии или шифровальщик) иногда отзывался на родину, приводя оставшееся сообщество в отчаяние, особенно если уезжать приходилось раньше, чем продукцию разлили по бутылкам.

Я не верил этим байкам, но однажды дипломат, к великому нашему изумлению, явил нам один такой божественный сосуд; несмотря на пыль, надпись на этикетке оказалась вполне читаема; уровень жидкости понизился почти на четверть, а покрытая плесенью пробка, наполовину выдавленная из горлышка, напоминала увеличенный бубон, зеленоватый, испещренный синюшными венами, и не вызывала никакого желания вытащить ее. Интересно, стоит ли все еще тот самый уничтожитель бумаг в подвале французского посольства в Тегеране? Не сомневаюсь, подобная машинка прекрасно прижилась бы в моем рабочем кабинете, — конец бумажному хламу; превращенный в тонкую бумажную лапшу, он легко скатается в клубок и полетит в мусорную корзину. В Тегеране «Студенты — последователи линии имама»[559] за несколько дней кропотливой работы восстановили все кабели и донесения американского посольства; молодые люди и девушки собирали гигантский пазл из содержимого корзин для бумаг, брошенных янки, и аккуратно заново склеили листы, пропущенные через уничтожитель, доказав таким образом, что в Иране этими машинками лучше давить виноград, чем уничтожать секретные документы: «Студенты — последователи линии имама», захватившие «шпионское гнездо» — американское посольство, опубликовали все конфиденциальные телеграммы, издали десяток томов, где полосы на страницах свидетельствовали о чудесах терпения, проявленного при соединении в нужном порядке бумажных ленточек шириной в три миллиметра с единственной целью — обескуражить Дядю Сэма, сделав достоянием общественности его тайны. Не знаю, так ли работают сегодня уничтожители бумаг, или какой-нибудь штатовский инженер вынужденно усовершенствовал их, чтобы когорта студентов третьего мира, вооруженная одними лишь лупами, не смогла расшифровать секреты, охраняемые самим Госдепом. Собственно говоря, WikiLeaks всего лишь постмодернистский вариант тюбиков с клеем иранских революционеров.

Мой компьютер — настоящий друг, в ночи его экран мерцает голубоватым светом; надо бы сменить на нем обои — картину Пауля Клее, вывешенную так давно, что она уже практически не видна под иконками рабочего стола, накапливающимися, словно виртуальные бумаги. У нас есть свои ритуалы: сначала открыть почту, удалить нежелательные письма, рекламу, новостные сообщения, чтобы от пятнадцати новых сообщений не осталось ни одного, одни отбросы, субстрат постоянной лавины дерьма, производимого современным миром. Я надеялся получить мейл от Сары. Что ж, придется брать инициативу в свои руки. Создать. Кому: Саре. Тема: из Вены. Любимая, сегодня утром — нет, вчера утром — ап! твое тире пишется отдельно, я не знал, что его все еще надо указывать… Большое спасибо, но какой ужас это трупное вино! Оно меня сразу встревожило. У тебя все в порядке? Что ты делаешь в Сараваке? Здесь все по-прежнему. В центре университета открыли рождественскую ярмарку. Противные запахи горячего вина и сосисок. Как скоро ты приедешь в Европу? Напиши, что у тебя нового. Крепко тебя целую. Не подумав, отправил в 4 часа 39 минут. Надеюсь, она этого не заметит, слишком пафосно отправлять почту в 4 часа 39 минут утра. Она знает, что я обычно ложусь рано. Возможно, она решит, что я вернулся после вечеринки. Я мог бы кликнуть мышью ее имя, и передо мной разом появились бы все ее письма, рассортированные в хронологическом порядке. Но это слишком грустно. У меня есть еще папка «Тегеран», я ничего не выбрасываю. Из меня вышел бы отличный архивариус. Вот дурак, зачем я написал ей про горячее вино и сосиски! Письмо слишком непринужденное, чтобы быть честным. Но письма, брошенного в Великий Загадочный поток электронов, уже не вернешь. Очень жаль. О, а я и забыл про этот текст, написанный после возвращения из Тегерана. Но помню его зловещее содержание. Перед глазами вновь предстает Жильбер де Морган, сидящий в саду своей виллы в элитном районе Зафарание. Эта странная исповедь прозвучала за несколько недель до того, как Сара спешно покинула Иран. Ничего случайного, как сказала бы она. Почему я непременно решил написать рассказ о том полуденном времени? Чтобы избавиться от липкого воспоминания, чтобы еще и еще обсуждать его с Сарой, чтобы приукрасить его всеми своими знаниями об иранской революции — или ради такого редкого удовольствия, как писать по-французски?