Ключ для пешки - Ирина Кайлес

— Наверное, да.

— Почему «наверное»?

— Просто до недавнего времени в нашей семье музыка как будущее не рассматривалась. Дома Олег вообще запрещал мне играть на пианино: его от каждого звука трясло, поэтому я всегда занимался только на синтезаторе, в наушниках. У меня было одно будущее: экономический. Сейчас вот, после конкурса, взгляды немного поменялись и появилась надежда, что я сам смогу выбрать то, чем буду заниматься дальше.

— И что ты хочешь?

— Я на композиторский, наверно, пойду.

— Тоня много рассказывала про твою музыку. Мне уже даже послушать захотелось.

— Да ну… — Федя сильно смутился. Так и не нашелся, что сказать.

Рашевская тоже немного смутилась. Она словно ждала определенного ответа на свою фразу, но его не последовало. Ян же думал в это время о том, какой Литвинов все-таки тормоз.

— Ян, а ты музыкой не увлекаешься? — девушка переключилась на Шабурова.

— Исключительно как тупой слушатель.

— С чего это тупой?

— Ну, скажем, малопонимающий. А на классику у меня, к сожалению, классическая аллергия.

Разговор перешел на малосущественные темы: преподаватели, экзамены, обилие домашки… Ян, как всегда, много шутил и острил. Федя больше молчал. У него кусок застревал в горле.

— Скоро Цирк дю Солей приедет. Пойдете? — спросила Ириша.

— Наверно, — живо ответил Ян.

В воздухе повисла некая недоговоренность.

— Ирин, а если я тебя приглашу? — у Шабурова слова вырвались сами собой, и тут же, взглянув на Федю, он сильно пожалел о сказанном.

Рашевская, растерявшись, бросила беглый взгляд на Литвинова. Честно говоря, именно от него она ждала этих слов, но он сейчас мрачно жевал, уставившись в тарелку, сходя с ума от ревности и ощущая себя третьим лишним. Ириша вышла из положения:

— Спасибо, Ян. Я подумаю.

Всем стало неловко. Молчание затянулось. Девушка с раздражением думала о том, что зря она к ним подсела. Все развивалось совершенно не по тому сценарию.

Салат в тарелке Рашевской подошел к концу, и она обрадовалась поводу покинуть злополучный столик:

— Я пойду… Приятного аппетита.

— Спасибо.

Дождавшись, когда уйдет Рашевская, Федя, не закончив обед, резко встал, схватил сумку и быстро ушел, предоставив Яну возможность переваривать последние события в одиночестве. Тот давно уже понял, что сделал большую глупость. Посидев минуты две, Шабуров оставил обед и пошел вслед за Федей, но того уже нигде не было видно.

Ян чувствовал себя отвратительно. До него не доходило: как он мог произнести подобную фразу, прекрасно зная отношение Феди к Рашевской?! Он, конечно, редко думал, что говорит, и частенько слышал в свой адрес, что ему язык надо оторвать, но таких вот откровенно дебильных ляпов за ним еще не наблюдалось.

Литвинов не появился ни на геометрии, ни на русском. Ян встревожился не на шутку. Попробовал позвонить. Естественно, «аппарат абонента выключен». Шабуров решил прогулять последний урок и отправился искать друга. В первую очередь проверил их любимое место на реке, однако, Феди там не было. Ян бродил по набережной часа два, пока наконец не увидел Литвинова, одиноко сидящего в старой лодке. Шабуров перемахнул за ограждение, спустился вниз по крутому откосу берега. Сел напротив.

— Федь, ты… извини, глупо как-то получилось. Я сам не знаю, как у меня эти слова вырвались.

— Ян, уйди. Я не хочу об этом говорить.

— Слушай, я же не совсем идиот. Просто она сказала об этом цирке, и, ты знаешь, мне кажется, это был не просто намек, а прямой текст. Просто даже неприлично было сказать в ответ что-то другое.

— Особенно по отношению ко мне звучало очень прилично, — огрызнулся Федя.

— Что же ты сам тогда молчал? Она, может, хотела именно от тебя это услышать.

— Слушай, Шабуров, не говори глупости.

— Федя, ну извини! Что мне сделать, чтобы ты понял? Я ведь просто не подумав это сказал!

— Ян, перестань. И вообще, это моя проблема. Не грузись, все нормально.

У Феди действительно отлегло. Доверие возвращалось, но боль до сих пор не уходила. Ребята долго сидели в лодке и смотрели на солнечные блики, выстраивавшие дорожку на прозрачной водной глади. Еще оставалось что-то недосказанное. В воздухе незримо висело напряжение. Молчание тяготило. Наконец Ян понял, в чем заключалась эта недосказанность:

— Федь, я хочу чтобы ты знал: я к Рашевской отношусь абсолютно спокойно.

— Ян…

— Нет, подожди, я чувствую, тебя именно это беспокоит. Так вот, пусть не беспокоит. Она, конечно, классная девчонка и не может не нравиться. Но имей в виду: с моей стороны — все ровно. И совсем не потому, что я вижу, как ты к ней относишься. Да и Светка… еще… все равно я… Да ладно, — Ян помрачнел. Ему неприятно было об этом вспоминать.

Спустя полчаса друзья брели по набережной, беспечно болтая ни о чем. Снова все было хорошо.

— Литвинов, вот ты объясни мне одну вещь. Если тебе так нравится Рашевская, почему ты никаких шагов вперед не делаешь? Сегодня такой шанс был, а ты сидишь и молчишь.

— Ян, давай не будем об этом, — Федя произнес эти слова настолько раздраженно, что Шабуров лишь поднял брови и картинно развел руками.

Вечером того же дня Денис, наэлектризованный до предела, буквально влетел в гараж:

— Слушайте! И приготовьтесь упасть! Я договорился о нашем первом концерте! Ребята тут же сбежались к Кремлеву, на лицах загорелось радостное волнение.

— Короче, через две недели будет школьная дискотека, и нам дают сорок минут перед началом, чтобы выступить. В твоей школе, Литвинов, заметь!

— Круто!

— Здорово!

— А что играть будем?

Оживленное обсуждение затянулось часа на два. И начались долгие, многочасовые, каждодневные репетиции.

Девятнадцатое апреля. Суббота. Вечер. В полумраке актового зала, украшенного к школьному празднику, уже не протолкнуться. Денис, не успев вовремя подключить гитару, возился с проводами. Тоня, в узеньких джинсах и шикарной фиолетовой блузке — выглядела она потрясающе, — сидела за столиком, рядом со сценой, и, надо сказать, заметно волновалась. Стоящие рядом Старков и Нестеренко, с видом бывалых ветеранов, перекидывались шутками.

Федя поднялся на сцену, к синтезатору, еще раз проверил настройки. Он пытался скрыть волнение, и ему это неплохо удавалось. Играть было не страшно, здесь он чувствовал себя как рыба в воде: собственные композиции, синтезатор, поддержка всей группы… Да и после конкурса уже все нипочем. Появилась наконец возможность одеться так, как он считал нужным. Это ведь здорово: выступать в старых потертых джинсах! Куда больше юношу беспокоило, как воспримут его музыку ребята: это был первый его выход в свет как автора и стихов, и музыки, и аранжировок. Казалось, сейчас он достанет собственную душу и выложит ее перед всеми. Хотя, в принципе, об его авторстве все равно никто не узнает.