Энциклопедия логических ошибок: Заблуждения, манипуляции, когнитивные искажения и другие враги здравого смысла - Иммануил Толстоевский

умеет взять факты, абсурд и личные выпады, перемешав их с юмором, и подать массам этот коктейль.

95. Слабая аналогия[302]

Проводить параллель между двумя малосвязанными вещами.

С аналогией в контексте аргументов, направленных против личности, мы познакомились, когда разбирали так называемую оскорбительную аналогию. Познакомиться-то познакомились, но сесть и как следует поболтать не успели.

Для начала разберемся, чем отличаются аналогия, метафора, сравнение и аллегория. Эти понятия как братья: вроде и похожи друг на друга, но не хочется их перепутать и начать болтать не с тем. Кстати, предыдущее предложение – тоже один из этих братьев, но как его зовут?

Весь мир – театр.

В нем женщины, мужчины – все актеры.

У них свои есть выходы, уходы,

И каждый не одну играет роль[303].

Это, наверное, самая известная метафора в истории литературы. Жизнь уподобляется театральной сцене, а люди – актерам. Обратите внимание, Шекспир не говорит «мир похож на сцену», он ставит знак равенства: мир = сцена.

Большой взрыв – тоже метафора. Начало Вселенной непосредственно отождествляется, а не просто сравнивается со взрывом: слушатели, как предполагается, сами должны догадаться, что речь не об одном и том же.

Конечно, для таких допущений нужно хорошо знать свою аудиторию. Ну да, все понимают, что мир – не сцена в буквальном смысле, а вот насчет Большого взрыва у многих в голове путаница: люди думают, что Вселенная началась с самого настоящего «бабаха». Отчасти – из-за пробелов в научном образовании, отчасти – потому, что большинство просто не может это вообразить.

Выходит, метафора убивает двух зайцев (тоже фигурально). Во-первых, она дает хоть какое-то, пусть и неточное, представление о непредставимом, а во-вторых, превращает привычные будничные вещи в нечто захватывающее и запоминающееся. Вот почему это мощный риторический инструмент.

•••

Варианты тех же примеров, но с «как» – сравнение, которое часто рассматривается как особый вид метафоры. Поэма «Кутадгу Билиг»[304] тысячелетней давности, наставление для обычных людей и государственных деятелей, так описывает качества, необходимые хорошему воину:

● упрямый, как кабан;

● свирепый, как медведь;

● злопамятный, как тур (?);

● хитрый, как лиса;

● мстительный, как верблюд;

● осторожный, как сорока;

● зоркий, как скальный ворон.

Таким образом, «львиное сердце» – метафора, «храбрый как лев» – сравнение. Разница, впрочем, несущественная, разве что даст вам +5 к занудству на вечеринке.

•••

А вот если вы поймете разницу между аллегорией и метафорой (в быту это тоже почти синонимы), это чуть обогатит вашу жизнь. Аллегория – это олицетворение или изображение абстрактного понятия. Параллели возникают не благодаря отдельным оборотам, а благодаря самому повествованию. Например, «Кутадгу Билиг» пестрит метафорами и сравнениями, но произведение в целом – аллегория. Потому что весь текст – спор четырех персонажей, и это даже не «люди» в привычном смысле, каждый символизирует определенное понятие: правитель – это воплощенная справедливость, визирь – удача, сын визиря – ум, брат – смерть.

•••

«Хорошая беседа должна быть как женская юбка: достаточно длинной, чтобы охватить тему, и достаточно короткой, чтобы сохранить интерес» (Уинстон Черчилль). Аналогия тоже выстраивает подобие между двумя вещами (часто с помощью сравнений и метафор), но за ней всегда стоит цель что-то объяснить или даже обосновать. Таким образом, аналогия – более сложная материя.

Взгляните на аналогию Черчилля: свое сравнение из первой части он превратил в утверждение. Заметьте: это еще не полноценное рассуждение, потому что непонятно, к чему он клонит («интересное всегда должно быть кратким», «разговор всегда должен быть интересным» или еще к чему-то?). Но звучит убедительно, правда? Потому что Черчилль мастерски применил апелляцию к юмору. Аналогию, которая мне больше всего нравится, придумал мой любимый комик Джордж Карлин (хотя, полагаю, изначально тут «слова народные»): «Воевать ради мира – это как трахаться ради девственности».

Очень изящно. Всего одно сравнение – а наш мозг мгновенно выстраивает связи, и мы видим круговую аргументацию: «Ты делаешь именно то, что якобы пытаешься предотвратить».

•••

Именно в этот момент на сцену выходит логическая уловка. Фраза Карлина была популярным лозунгом противников войны во Вьетнаме. А те, кто эту войну поддерживал, ссылались на теорию домино. Она впервые всплыла в 1940-х годах, когда в рамках доктрины Трумэна и плана Маршалла США пытались определить размер помощи Турции и Греции, чтобы те не пытались подружиться с СССР. Но в 1950-х, после победы Мао, фокус сместился на Юго-Восточную Азию, и в следующие 30 лет теория домино служила обоснованием для военных вмешательств. В этом ключе войну во Вьетнаме преподносили как операцию для предотвращения более масштабной войны с Советским Союзом, если коммунизм и дальше будет расползаться по миру.

На деле послужной список у таких обоснований далеко не блестящий. Самый известный пример – Первая мировая, которую называли «войной, которая закончит все войны». Какое там – она напрямую привела к самой кровопролитной бойне в истории[305]. В конце концов, даже при самых благих намерениях у масштабных событий бывают непредсказуемые последствия.

Однако у этой неопределенности есть и обратная сторона медали: доказать, что одна война привела к другой, настолько же легко, насколько трудно увидеть войны, которые удалось предотвратить. В конце концов, мы же не можем провести контролируемый эксперимент.

•••

Слабое место предыдущей аналогии теперь, наверное, очевидно: «мир» подразумевает не текущее положение дел («отсутствие войны»), а устойчивое спокойствие в будущем. Теоретически сегодняшние войны могут способствовать завтрашнему миру. А то, что вы сегодня займетесь любовью, завтра не вернет вам девственность. Иными словами, на первый взгляд достаточное сходство между примерами есть, но по ключевым для аргумента параметрам они отличаются. Юмор замаскировал это отличие и выдал аналогию за корректное рассуждение.

Запомните: нет стопроцентно верных аналогий. Иначе то, что мы сравниваем, оказывалось бы одним и тем же. Но нет и стопроцентно неверных аналогий, потому что, если подойти творчески, можно отыскать подобие между чем угодно. При нашей-то способности везде и всюду выискивать паттерны! Мастерство – в равновесии.

96. «Друзья, римляне, сограждане!» Апелляция к чувствам[306]

Рассуждать так, чтобы пафос бил логос.

Мы с вами уже разбирали, как эффективно играть на человеческих эмоциях, в параграфе про апелляцию к состраданию (ad misericordiam). Но манипулировать можно не только состраданием. Страх, зависть, ненависть, печаль, отвращение, гордость, надежда – любые эмоции или механизмы (например, эмпатия) сгодятся. Так можно выдать за убедительные даже заведомо слабые или опасные аргументы. Тирада Марка Антония, которую я приводил в пример в разделе про пафос, – идеальный пример эксплуатации всего этого букета чувств. Сначала немного исторического контекста, а затем – немного Шекспира.

•••

Юлия Цезаря, хоть он и был аристократом, любили простые римляне. Но группа сенаторов во главе с его другом Брутом убила Цезаря за диктаторские замашки.

Ирония в том, что настоящей-то тирании Рим еще не видел и после убийства Цезаря установился куда более авторитарный режим. Может быть, самый авторитарный в истории государства. А первым шагом этого краткого пути между республикой и империей стали похороны Цезаря. Марк Антоний, который был вторым консулом, перед похоронами из политических соображений объявил амнистию убийцам – как компромисс. Но на самой церемонии он произнес над окровавленным телом своего старого друга такую речь, что народ впал в ярость. Шекспир, ожививший эту сцену более полутора тысяч лет спустя, сделал акцент на том, как менялось мнение (и, главное, чувства) толпы. Ведь поначалу люди считали убийство «властолюбца» благом.

Друзья, сограждане, внемлите мне.

Не восхвалять я Цезаря пришел,

А хоронить. Ведь зло переживает

Людей, добро же погребают с ними.

Пусть с Цезарем так будет. Честный Брут

Сказал, что Цезарь был властолюбив.

Коль это правда, это тяжкий грех,

За это Цезарь тяжко поплатился.

Здесь с разрешенья Брута и других, –