Свенельд. Зов валькирий - Елизавета Дворецкая

– Я приму твою волю и волю богов, отец, – с облегчением ответил Грим, избавленный от необходимости спорить и самому что-то доказывать.

– А ты, Амунд?

– Я согласен, – тот кивнул, не отрывая глаз от Брюнхильд.

Она вновь обрела невозмутимость, и лишь краска на щеках выдавала ее волнение.

– Лишь прошу, – добавил Амунд, – чтобы прутья метала Золотистая Брюнхильд. Из таких белых рук, как у нее, я приму любой жребий.

– Да услышат тебя боги! – Брюнхильд значительно приподняла кувшин с золочеными фигурками на серебряных боках.

Амунд кивнул, не отрывая пристального взгляда от ее глаз.

* * *

Что там было с Брюнхильд и волей богов, в тот же вечер узнали от Эрланда Крошки: когда пир заканчивался и гости расходились, Свен поймал его и затащил к себе в стан «посидеть».

– Я понял, почему ты был Ётуном, а стал Крошкой! – заверил он Эрланда, и тот хохотнул своим широким ртом, довольный, что его шутка разгадана.

Сговорившись с одним из усталых тиунов, Боргар купил бочонок меда, и с этой добычей отправились обратно в стан. С трудом набрав топлива, чтобы сварить кашу, ратники загасили огни, поэтому костров нигде не было, но длинный день раннего лета позволял обходиться без них. Было еще светло, когда дружины расселись у шатров и навесов, сделанных из парусов.

Свен ничуть не удивился, узнав от Эрланда, что Амунда плеснецкого киевские русы называют Ётуном. Больше того – «наш Ётун» про него порой говорили и сами волынские русы. В кого он таким уродился, они не знали, родители его, князь Вальстен и его жена-княгиня, были людьми обычного роста и сложения.

– Видать, он подменыш! – решил Боргар. – Ётуны подбросили. Это никому не приходило в голову? Вальстен с его старухой не пытались при нем кипятить воду в скорлупке или хотя бы отлупить его дубиной?

– О таком волынцы не рассказывали! – захохотал Эрланд. – Да он вроде не похож на хилого и прожил уж вон сколько, лет тридцать, а подменыши, я слыхал, быстро дохнут. К тому же у Вальстена не было других сыновей и братьев тоже – видать, он решил, что лучше растить дитя великаньего рода, чем остаться вовсе без наследников.

– Только князь такое чудовище и прокормит, иначе он бы и старика со старухой в пасть к себе запихал… Ты видел, как он ест, – по полкаравая сразу откусывает, а курицу жует целиком, с костями, будто ягодку малиновую!

– Я знаю, как он на лов ходит! – кричал Гунни под смех дружины. – Сядет на берегу, пасть разинет, а дренги ему туда и гонят уток да гусей! Так и жрет, только перья выплевывает. Да, Крошка?

– А вот сейчас я вам расскажу, как он ездил на лов с нашим конунгом!

Хельги с дружиной прибыл в Чернигов первым, Амунд – вслед за ним, и в ожидании северного войска они несколько дней назад собрались на лов. Густых лесов близ Чернигова не было, и выехали с ловчими птицами к заливным лугам близ Десны, надеясь добыть пернатую дичь или зайцев. Каждый из князей, отправляясь в дальнюю дорогу, брал с собой сокольничью дружину, чтобы охотиться по пути. Вместе с Хельги на лов отправилась и Брюнхильд; свою дочь он весьма баловал и позволял ей многое из того, чего обычно девицам не дозволяется. Он мог бы выдать ее замуж лет пять назад, когда она начала носить одежду взрослой женщины, и Эрланд долго перечислял разных знатных людей, кто к ней сватался. Но Хельги, хотя старшую свою дочь, Венцеславу, те же пять лет назад выдал за моравского беглеца, князя Предслава, с Брюнхильд не желал расставаться до сих пор.

Живущий в полевом стане Амунд со своими людьми уже ждал над рекой, когда Хельги с малой дружиной выехал из Чернигова. Брюнхильд с первой встречи, несколько дней назад, привлекла внимание Амунда, а здесь он, по словам Эрланда, разинул рот и чуть с коня не сверзился. Брюнхильд с малых лет отлично ездила верхом, а на лов одевалась по примеру знатных угорских жен. Как у всех кочевых народов, наряд угорских женщин мало отличался от мужского и состоял из короткого кафтана, узких портов и расшитых сапог до колена высотой, с загнутыми кверху носами. Широкий пояс из золотой парчи плотно обхватывал тонкий стан, полы кафтана обрисовывали бедра, а из-под них видны были колени сидящей в седле девушки, хоть и прикрытые золотистым шелком портов. И этот ее наряд был будто из золота – желтый и золотистый шелк с богатым светлым узором в виде грифонов в цветочных кругах. Волосы Брюнхильд сегодня заплела в длинную косу, на голову от ветра повязала покрывало золотистого шелка, завязанное сзади и прижатое очельем из той же парчи, что и пояс, с парой золотых моравских привесок по сторонам лица. Золотыми были и расположенные попарно квадратные застежки кафтана – с чеканным узором в виде ростков и красным самоцветом в серединке.

Но первый же взгляд показывал, что эта дева выехала в поле не просто красоваться. Кроме нарядного пояса на ней был второй – саадачный, на котором висел лук в налуче и колчан стрел. На правой руке ее, упрятанной в толстую рукавицу из нескольких слоев кожи, сидела птица – ястреб-перепелятник, с колпачком на голове и серебряными бубенчиками на лапках, с опутенками из красной кожи. У Брюнхильд, как выяснилось, имелись и свои птицы, и свои сокольники – два угра и двое полян, но она и сама занималась воспитанием своих птиц. Амунд, до того встречавшийся с поляницами только в сказках, от растерянности не сразу нашел слова и даже не замечал, как подъехавший вслед за дочерью Хельги забавляется его изумлением от всей души.

– У меня… в Плеснеске есть ловчий орел-беркут, – вымолвил Амунд, наконец овладев собой. – Челиг[62]. Огромный, как Хресвельг. У него крылья длиннее, чем мои руки. Он берет волка в одиночку. С ним никто не может управиться, кроме меня, но я не привез его…

Видно было, что об этом он отчаянно жалеет: знай Амунд заранее о существовании Брюнхильд, он взял бы огромную птицу до Чернигова, а потом ее можно было бы отослать назад.

– Хотела бы я увидеть ловчего орла! – Брюнхильд улыбнулась и шире раскрыла голубые глаза. – Как его имя?

– Я назвал его Атли, – Амунд улыбнулся своей кривой улыбкой, довольный, что все же вызвал ее любопытство. – Отец подарил мне его к свадьбе, десять лет назад.

– А моего ястреба зовут Мьёльнир, – оживленно рассказывала Брюнхильд. – Она летит, как молния, бьет добычу и возвращается назад мне на руку. Я сама ее растила, и она всегда меня слушается. Мой отец предпочитает ястребов, хотя соколы у нас тоже есть. Его любимого челига зовут Гримтурс, ему уже пятнадцать лет. Вон он, у Гостилы, ты сегодня увидишь, как он бьет.

По пути до места лова, пока две дружины пестрым потоком ехали вдоль высокого берега Десны, Амунд рассказывал Брюнхильд о своем беркуте, перечислял разные случаи с ним и описывал взятую добычу. Обе дружины дивились, глядя на эту странную пару: девушку, прекрасную, как Денница, и великана, страшного и лицом, и всем обликом, погруженных в оживленную беседу о содержании и повадках ловчих птиц. Хельги, не вмешиваясь, ехал рядом с дочерью с другой стороны и наслаждался не меньше их обоих; он видел, что Брюнхильд дразнит великана улыбками и блеском глаз, а еще больше – своей ловкостью всадницы и осведомленностью в предметах, в которых обычные девы разбираются не лучше, чем его телохранители-берсерки – в мочке и трепке льна.