Свенельд. Зов валькирий - Елизавета Дворецкая

Амунд покрутил головой, подавляя ухмылку. С каждым днем Золотистая Брюнхильд все сильнее поражала его. Одной ее красоты было бы достаточно, чтобы лишить сна и покоя кого угодно, а она еще ездит верхом, как воин-кочевник, разбирается в ловле и ловчих птицах, в греческом вине и приправах, которые два месяца везут в маленьких мешочках через моря и земли! Он снова поднял кубок и выпил до дна, мысленно отнеся его на память Вальды и прощаясь с ней. Вальда была мастерица варить разные меды, тоже на травах, на ягодах; показалось, что боги сами ведут его нужной дорогой и указывают, что скорбь по первой жене исчерпала себя и должна уступить место новой привязанности. Он и в поход этот решил пойти, чтобы отвлечься от грустных домашних воспоминаний, и вот – отвлекся!

– Я рада, что у тебя нет родства с древлянами, – заговорила Брюнхильд, снова наливая ему мурсы.

Амунд даже удивился в первый миг: его-то мысли от древлян были далеки, он думал, что она, как свойственно девам, любопытствует насчет его жены.

– Я видела этого удальца, Любодана, Любогневова сына, и его отроков. Мои люди говорили с ними – они весьма дерзки и надменны. Знаешь ли ты – когда мой отец покорил древлян и утвердил с ними мир, он обязал их, кроме дани, давать ему ратников каждый раз, как он пожелает идти на войну. Не в том дело, что он не может обойтись без этих недоносков, – Брюнхильд презрительно скривилась, – но умный человек не оставит за спиной врагов, уходя воевать в чужие страны. Ратники древлян пригодятся моему брату Гриму за морем, а тревожить землю Полянскую у Доброгнева не останется сил.

– Это умно, – кивнул Амунд, думая больше о том, как умна сама Брюнхильд, понимающая все это. Хельги Хитрому еще бы не понимать – иначе где бы он сейчас был.

– А скажи, – Брюнхильд наклонилась вперед, придвинулась к нему, и Амунду показалось, что вот-вот она положит руку ему на колено, – Любогнев или еще кто-то из древлян не предлагали тебе союз против нас?

Все еще глядя на ее руку, лежащую на кошме почти вплотную к его колену, Амунд попытался собраться с мыслями. Нужно ли ему с ней об этом говорить? При всей своей красоте, Брюнхильд ведь дочь Хельги Хитрого – не врага его пока, но и не друга.

И не Хельги Хитрый ли подослал к нему дочь – не пить мурсу, а выведывать замыслы?

– Какая же в этом тайна? – после небольшой заминки хмыкнул он. – Доброгнев сейчас, как Любогнев раньше, пока был жив, что ни зиму шлет мужей ко всем соседям, у кого есть сила. И ко мне, и к лучанам, и к Воиславу, и к дреговичам, и к угличам. К уграм даже.

– И чего же они хотят? Подбивают на войну с моим отцом?

– Цыпленок поймет: если я поддержу их мятеж против киевской дани, то они могут и разбить Хельги.

– Но ты ведь сам тогда будешь брать с них дань?

– Само собой. И не меньше, чем берет Хельги, так что они ничего не выиграют.

– Чего же они хотят добиться? – Брюнхильд всплеснула руками. – Почему они ведут себя как вздорные глупцы? Они сделают свою землю полем битвы, чтобы две куницы в Киев сменить на две куницы в Плеснеск, только после войны им те две куницы будут тяжелы, как все десять! Объясни мне, чего они хотят, зачем губят сами себя?

– Они хотят, – Амунд взглянул ей в глаза, – чтобы я и твой отец били друг друга как можно больше. Чтобы мы, русские князья, ослабили один другого, обескровили. Если между нами затянется война, ни один не сохранит столько сил, чтобы подчинять их. В этом они видят свою щель к воле…

Брюнхильд фыркнула, потом засмеялась над этими словами; глядя на нее, Амунд засмеялся тоже. Он не привык к горячему вину, которое к тому же было разбавлено водой довольно скупо, и у него уже шумело в голове. В шатре было душно и жарко, и Амунд расстегнул кафтан до самого пояса. Он отметил, что взгляд Брюнхильд проследил за его рукой, а потом снова поднялся и замер на железной гривне, увешанной тесным рядом серебряных перстней. Среди них было и несколько золотых: многие вожди носят такое, чтобы всегда была под рукой награда для отличившихся. Потому конунгов и зовут «дарителями колец». Если бы Брюнхильд пожелала… он мог бы и ей подарить столько украшений, сколько она захочет, и пусть не думает, что он так уж беднее ее отца…

Но все же ему это свидание, при всей его приятности, казалось странным. Неужели Брюнхильд позвала его на тайную встречу ради разговора о древлянах? Какое ей до них дело? О вещах, более уместных между девой и мужчиной, она речь заводить вроде бы не собирается, хоть и ведет себя так дружелюбно: сама наливает ему вина и пьет с ним мало что не из одного кубка.

– Твой отец знает, что ты сейчас здесь? – прямо спросил Амунд.

Прямота принесла плоды: Брюнхильд слегка вздрогнула, но тут же справилась с собой и улыбнулась.

– Нет. – Она метнула на Амунда многозначительный взгляд, будто ребенок, просящий не выдавать его шалости. – Поэтому я вызвала тебя сюда, а не в Чернигов.

– Но почему? И зачем тебе это? Чего ты от меня хочешь?

– Я не хочу, чтобы ты столковался с древлянами. Вы соседите с ними, и цыпленку ясно, что они будут настойчиво искать твоей дружбы. Предлагать тебе родство, раз уж ты овдовел. И я не хочу, чтобы это осуществилось. Это может привести к войне между ними, тобой и моим отцом, а из этого, как ты сам мне поведал, не выйдет пользы ни для кого.

Амунд слушал, неспешно вертя в пальцах опустевший кубок.

– А почему твой отец не мог сам завести со мной этого разговора? Мужчинам как-то больше пристало толковать о таких делах.

– Он не верит, что вы с ним можете столковаться и доверять друг другу.

– А ты веришь? – Амунд усмехнулся.

Он чувствовал, что красота девушки и ее обольстительные повадки сбивают его с толку, расслабляют и подчиняют, но старался не изменять здравому рассудку и продолжал искать подвох. Хельги Хитрый не даром носит свое прозвище – он мог подослать к нему дочь, а потом обвинить в попытке бесчестья. Но стал бы он ставить под удар ее и свою честь – какие выгоды ему это принесет? Все ради борьбы за главенство в походе? Да и свидетели есть, что человек Брюнхильд сам пришел в стан Амунда, а не наоборот.

– Я… я – глупая доверчивая девка! – Брюнхильд широко улыбнулась, всем видом давая понять, что это не так. – Почему бы не попробовать сговориться? А вдруг выйдет? Ну а если нет – не корова же сдохнет!

Она засмеялась, и Амунд тоже ухмыльнулся.

– Угощайся! – Брюнхильд подвинула ему серебряное блюдо с разложенными ломтиками печеного мяса и кусками жареной курицы.

Поясным ножом с серебряной рукоятью она отрезала кусочек белого мягкого сыра. Амунд взял кусок свинины – свежей, завлекательно пахнущей чесноком. Даже в голодное время начала лета, в походе, среди полевого стана Хельги Хитрый не испытывал нехватки припасов и мог угощать не хуже, чем у себя в Киеве.

– Но я все это понимаю, – продолжал Амунд, жуя, – поэтому держу этих послов, пока не соскучатся по своим бабам, и провожаю восвояси. Мне не нужна большая война с Хельги, и даже малая не нужна. Я владею дорогой на Мораву, и она приносит мне немало серебра.