Дурная кровь - Даха Тараторина

— Вы не отвлекайтесь, — напутствовал он, — я подожду.

— Говнюк! — повторила Талла, быстро исчерпавшая запас красноречия.

— Два голоса в пользу заявления! — поднял руку Санторий и только беспомощно пожал плечами, вместо того чтобы испугаться сурово изогнувшихся бровей друга: — А что, девочка очень ёмко описала твой характер. Мне и добавить нечего.

— Ничего, — пообещал Верд, — я тебе при случае сам добавлю.

— Ну вот! Как есть говнюк, — обрадовался подтверждению служитель.

И вот что им ответишь на правду? Санторию, заставившему выложить дурной истину о проклятых метках, Талле — такой красивой в этом белом почти свадебном наряде, простоволосой, разрумянившейся, часто вздымающей грудь…

Верд сумел сделать лишь одно. То, чего делать не следовало ни в коем случае, безрассудное, несвоевременное. Сгрёб в кулак ткань на животе колдуньи, притянул к себе, обвил руками, чтобы ни шелохнулась. И прильнул к губам, не глядя, колючий ли подбородок, смотрит ли сконфузившийся Санни, отбивается ли дурная, царапается ли, пытается ли прокричать что-то злое сквозь поцелуй. Целовал, покуда хватало дыхания, кратко хватал воздух и снова целовал, вытягивая сок из её губ, заглатывая ругательства, напиваясь женщиной, как хмельным вином.

Она колотила его, пиналась, сопротивлялась, как могла, точно не любимый мужчина, а чужой, жестокий наёмник силой берёт, насмехается. А потом обмякла, прильнула, впустила глубоко в рот, как рыбка, пойманная на крючок, наслаждаясь этой сладкой беспомощностью, грубостью и напором. Застонала, выгибаясь, чтобы теснее касаться грудью его груди… Только тогда Верд отпустил. Пригладил растрёпанные волосы: сначала её, потом свои. Смущённо передвинул перевязь ножен.

— Прости меня, дурная. Знаю, что поступил плохо, струсил. Прости, я не должен был тащить тебя сюда. Думал только о себе и об этих отметинах…

Талла влепила ему ещё одну оплеуху.

— Дурень ты, Верд! Ты должен был сразу сказать, что метки убьют тебя! Тогда мы нашли бы выход вместе, а я не сбежала! Я же, наверное, едва тебя не убила! — на это наёмник тактично не ответил, хотя запах палёного мяса преследовал его до сих пор. — И только поэтому ты дурень! Научись, наконец, доверять мне!

— Нам! — невинно вставил Санни, вроде бы целиком занятый изучением кружевной салфетки на сундуке.

— Нам, — согласилась колдунья. — Ты больше не один. Мы семья теперь.

— Ну мы-то ладно, — потупился охотник, с трудом сдерживаясь, чтобы не начать растерянно шаркать ножкой. — А этот нам кто?

Талла крепко задумалась, а Санторий поспешил ответить за неё:

— А я за любимого дядюшку.

— Разве что за четвероюродного, — протянул Верд. — Или ещё кого, кто седьмая вода на киселе…

— Зато дорогого! — отрезала Талла.

Наёмник охотно согласился: в дороговизне этой дружбы он не имел никаких сомнений. Как и в дороговизне всей задуманной ими авантюры. Однако два голоса против одного (хоть Верд и утверждал, что Талла не имеет права выбора в силу возраста, а Санни ввиду отсутствия мозгов) постановили, что колдуний надо спасать, а Кару побеждать. Как — вопрос куда более интересный, и решать его, по большей части, приходилось методом посадки картошки в сельской полосе. Заключался он в тщательном перемешивании плодовитых кустов с неплодовитыми по осени, рандомной высадке по весне и традиционной сельской забавы «у кого в этом году урожай хуже», собственно, на следующий год. Однако иного случая избавить охотника от клейма в ближайшем несветлом будущем не ожидалось, так что приходилось рисковать в тёмном настоящем.

Самым разумным показалось убеждать хозяйку в незыблемости её коварных планов так долго, как это только возможно, и нанести удар в то краткое мгновение, как она ослабит связь с охотниками ради того, чтобы создать новую — на границе помеченной (Талла на этом месте каждый раз глупо хихикала) ею земли.

Колдунья наскоро расчесалась гребнем. Белоснежный водопад распадался на ручейки и вновь сливался в единый поток. Верд наблюдал за ним, как заворожённый, и всё не хотел, чтобы мгновение заканчивалось. Схватить бы дурню в охапку, Санни за шиворот — и дёру. Шварги с ними, с метками! Ну как случится ещё чудо, и взбесившаяся Кара не спалит непослушного пса на месте! Раньше бы наёмник поступил именно так: своё беречь надо, а на чужое добро и без него защитники найдутся.

Что изменилось? Почему теперь судьба потерявшей самое дорогое Дараи тоже волнует его? Почему и вовсе незнакомые колдуньи заботят? Подумаешь, несправедливость! Весь мир несправедлив, он понял это ещё тогда, когда валялся с перебитым хребтом в окровавленном снегу…

Так что изменилось, суровый наёмник?!

Верд ещё раз глянул на дурную девчонку. Красивую, как весенний рассвет, растапливающий слежавшийся грязный лёд. На Санни, сосредоточенно надувающего щёки в попытке наклониться и пристроить спёртый у Врана нож для писем под рясой…

Наверное, изменился сам Верд. А из-за кого — не всё ли равно?

Оставить Таллу одну в комнате оказалось не намного легче, чем вчера. Он сухо поцеловал её в лоб и смотрел в ноги, пока не запер вновь разделившую их дверь. Только на этот раз колдунья не билась в неё с рёвом, а тихонько поскреблась, зная, что мужчина никуда не денется, и проговорила:

— Не бойся, я рядышком.

Верд криво ухмыльнулся сначала, но почти сразу понял: простые слова и правда помогли, успокоили.

Деловито кивнув другу, Санни удалился в сторону тронной залы: ему полагалось заговаривать Кару, отвлекая от любых подозрений, но и на рожон не лезть дабы не пришибли ненароком. Верд остался сторожить: без званой гостьи всё одно не начнут.

Мало кто по-настоящему понимал, что их ожидает. Все вместе, колдуньи, охотники и Санни в качестве единственного представителя нормальных людей, столпились у толстых деревянных дверей, покамест не распахнутых. В огромном зале они поместились бы с лёгкостью, но в коридорчике часто сталкивались, наступали друг дружке на ноги, шикали. Наивные! Никто не ждал от заботливой матушки Кары подвоха. Никто, кроме Верда, с показушным равнодушием стоящего чуть поодаль от Таллы, которую привели под конвоем. Наёмник скрестил руки на груди, хмурился и смотрел только прямо, чтобы не соблазниться и не дать в морду тощему долговязому Неру и Ранну, точно и не замечающему, что сжимает предплечье девчонки до синяка. Санни стоял рядом и, видимо, для разнообразия, помалкивал. Он вообще не был уверен, что его не вытолкают из дома али не принесут в жертву в кульминацию всеобщего веселья. Кара долго вспоминала, где видела толстячка, хотя всего полдня прошло с тех пор, как она могла разглядеть его куда детальнее, чем ныне. В конце концов, просто отмахнулась, мол, не отвлекай, но не стала ни одаривать милостью, ни, слава Богам, казнить. Слушать, впрочем, тоже не стала, так что служитель вынужденно переложил ответственность за выполнение своей части плана на многострадальную Троицу и принялся усердно молиться.