Ничего святого - Александр Зорич

– С чего бы это быть буре? – сварливо переспросил Пеллагамен. – Я давно заметил за вами какую-то мрачную манеру смотреть на вещи. Вы все видите в черном свете!

Хаулапсил не успел возразить, что не он, а сам Пеллагамен видит мир в черном свете. Взять хотя бы эту клятву – кто ее придумал? Какая-то мрачная чушь. И это в наш просвещенный век, когда вышколенные армии сотинальма Фердара Копьеносца стоят у стен почитай всех стоящих разграбления городов! Но тут Пеллагамен заговорил снова:

– Милостивый гиазир Хаулапсил! Я призываю вас не навязывать мне разговоров о погоде, которые, как то совершенно очевидно, есть никчемное празднословие. Повремените. Я близок к тому, чтобы начать свой рассказ. Я наконец смог сосредоточиться! Я намерен подарить вас верным пониманием того случая… Вы понимаете какого.

– Я вас слушаю, – силясь перекричать прибой, сказал Хаулапсил. И выпалил сразу вслед за этим: – Мы отошли достаточно далеко, может, лучше повернуть назад? Здесь нет ничего достойного обозрения. – Он сделал уничижительный жест.

– Не все ли равно, на что смотреть? У нас здесь совсем другая цель! Я же вам сказал, я хочу поделиться с вами верным пониманием того случая! – вспылил Пеллагамен.

«Да давай уже свое „верное понимание“!»

Хаулапсил вполголоса выругался, благо опасностью быть услышанным можно было пренебречь – слишком близко ревело море.

Еще одна волна, всколыхнув цепи, выкатилась на плиты пристани.

Они оба исхитрились отскочить вбок, поближе к скалам. Но и там были выполосканы тяжелым ливнем ледяных горьких брызг, чьи прикосновения оставили ощущение болезненной зябкости.

С усов и бороды Пеллагамена закапало, с головы Хаулапсила свалилась и удрала с волной войлочная шапка.

Пристань сузилась, подводя к логическому завершению первую часть прогулки неизбежностью поворота назад.

– Вернемся? – предложил Пеллагамен, отжимая сочащуюся прядь.

Они двинулись в обратном направлении значительно быстрее, хотя и не так споро, как того хотелось Хаулапсилу.

Вспомнив о привилегиях, обретенных им после вступления в полное офицерское звание, он схватил Пеллагамена за руку. Он был близок к тому, чтобы потерять остатки самообладания:

– Мы должны ускорить шаг. Кажется, куда разумней побежать!

– Зачем? Мы идем достаточно быстро, – упрямился Пеллагамен, брезгливо высвобождая руку. – Учтите, милостивый гиазир, если мы побежим, я не смогу говорить. Я же не смогу рассказывать на бегу!

– Теперь уже поздно рассказывать! – бросив беглый взгляд в сторону моря, завопил Хаулапсил.

Он проклинал собственную мягкотелость, собственный трепет перед требованиями субординации, свою боязнь нарушить устав, заставившие его пойти на поводу у глупейшего и опаснейшего желания Пеллагамена прогуляться по пристани.

Он осыпал проклятиями свою достойную осмеяния доверчивость. Проклинал наглую самоуверенность Пеллагамена. Его глухоту, его занудство и тупость, его картонную серьезность. Его поглощенность своими бредовыми измышлениями, его ненаблюдательность, его высокомерие, такое необъятное высокомерие, которому мало людишек – ему нужно показать себя стихиям! Хаулапсил напряг все свои силы и рванулся с места.

Хаулапсил побежал вперед, к далеким влажным, как будто покрытым испариной ступеням, к лестнице, ведущей вверх, к спасительной тропинке, туда, где на высоте, что не покрыть и самой прыткой волне, стоял лагерь.

Он бежал, широко расставляя ноги и трагикомично оскальзываясь.

Он даже не обернулся в сторону Пеллагамена – пусть рассказывает волнам свои «соображения»!

Ему хотелось позвать кого-нибудь на помощь. Посигналить матросам, мечущимся по пританцовывающему кораблю. Подать им какой-нибудь знак, которого, впрочем, все равно не различить за мыльными дюнами кипящих гребней. Да и какая тут может быть помощь!

Он несся, не чуя под собой ног, закрыв глаза, чтобы не замечать ничего вокруг.

– Куда же вы?! Постойте! – проорал Пеллагамен в спину удаляющемуся Хаулапсилу.

Это был тот единственный раз в жизни Хаулапсила, когда ему стало не до устава – шутка ли, бросить в опасности нового начальника гарнизона! Ему было теперь наплевать на то, что он, трусливо дающий стрекача, выглядит со стороны как раненный в задницу заяц, и на то, что скажет по этому поводу Есмар.

Но Хаулапсил не успел добежать до тропинки. Налетевшая волна на мгновение соорудила над ним и Пеллагаменом гладкую, очень гладкую арку, сверкнувшую на солнце в месте своего наивысшего скругления. Несколько секунд спустя эта арка – причуда жестоковыйного архитектора – грузно рухнула вниз, сползла, рассредоточилась и убралась восвояси, в море, увлекая за собой базальтовые плиты, которыми была отделана пристань, случайный мусор прибоя, сломанные весла и осиротевшие уключины, занозистые обломки досок, выцветшие тряпки отслуживших парусов, перевернутый, с проломленным дном челн, ощетинившиеся изогнутыми гвоздями балки, оградительные чугунные цепи и все остальное.

1994 г.

Перед вами короткая история о привязанности придворного лекаря к небывалому, фантастическому зверю – сергамене, опекать которого лекарю поручает его господин. Действие рассказа происходит при дворе монарха-самодура, чье процветающее государство можно легко найти на карте Сармонтазары. При дворе, как водится, интригуют, а лекарь, одержимый страстью к научному познанию природы, сам не замечает, как его исследования перерастают в слепую нежность и преданность невиданному животному. В 2004 году рассказ «О, сергамена!» увидел свет в сборнике «Человек человеку – кот». Таким образом, составители законодательно закрепили принадлежность фантастического зверя сергамены к семейству кошачьих.

1

Если бы я говорил себе: «Я боюсь сергамены», я, пожалуй, и вовсе не спал бы. Глядишь, и помер бы – от нервного истощения.

И каждый раз, когда он хищно скребся в мою дверь – впрочем, попробуй постучись когтистой лапой так, чтобы получалось вежливо, по-вегетариански, – я бы сбрасывал с плеч долгожданную дремоту, пробкой выскакивал из бутыли тихих будней и прислушивался, прислушивался. Замирал бы от напряжения и, чего доброго, стискивал бы в гнусно потеющей ладони охранительный амулет. Есть такие амулеты – «супротив зверей чащобы дикой», пришлось бы и себе такой прикупить.

И, между прочим, это еще вопрос, способен ли брусок пористой деревяшки, пусть на совесть заколдованный, совладать с сергаменой? Вряд ли.

Сдается мне, любые охранительные чары рассыпались бы в прах перед сергаменой, пред его роковым урчанием, пред его величественной ленивой поступью и уж тем более – пред его намерением посягнуть на человеческую жизнь.

Моя лишенная пафоса старость говорила мне: амулеты от гнева сергамены не сохранят. Но, главное, страха перед этим зверем, Зверем Зверей, у меня не было.