Тихий центр - Тамара Лисицкая

— Пожалуйста!

Вадим вынырнул в уже знакомом павильоне. Уже знакомый режиссер обернулся к нему с удивлением. У них тут съемка — и вдруг врываются какие-то, понимаешь? Что за ерунда?

Вадим помахал рукой — здрасьте.

— Что это? Что происходит?

— Минутку, Светлана Марковна, сейчас!..

Для Светланы Марковны все вокруг было стрессом, внезапным и ослепляющим. Свет софитов жарил, не давал тени и возможности скрыться. А самое ужасное — он напоминал о той давней жизни, когда еще был театр, а болезни не было, невыносимо!

— Вадим! Вы сошли с ума! Вы сошли с ума! Вы хотите, чтобы я умерла?

— Нет…

Вадим и сам был в смятении. Никаких шансов выйти из истории разумно и без потерь. Как он вообще согласился? Десяток людей, жара, съемки какие-то в разгаре. За декоративным столом — зависнувший от удивления телеведущий, которого прервали на полуслове. Всем сделал плохо…

— Сейчас-сейчас…

Режиссер уже шел к ним, был напряжен, удивлен, возмущен, оглядывался на своих.

— Вадим Иваныч… А в чем дело-то? Что случилось?

Светлана Марковна, пряча лицо, отшатнулась куда-то вглубь. Вадим перехватил режиссера, отвел в сторону:

— Понимаете… Срочное дело! Нужен ваш оператор.

— В каком смысле…

— Долго объяснять. На пару часов нужен ваш оператор… А еще вот… свет этот, камера… гример… павильон… Ну, чтобы все — как надо…

— Так, а программа? Мы программу как бы снимаем! Плановую! У нас монтаж завтра!

— Оплачиваю полную смену по двойному тарифу!

Режиссер помолчал, внимательно рассматривая Вадима:

— Режиссер нужен?

— Нет. Режиссер свой будет. Уже едет.

— Ну, смотрите…

Игорь пришел раньше назначенного времени, топтался у входа. Видел, как официанты проводят последние репетиции, видел, как гости собираются и курят у входа. Потом ему позвонил продюсер:

— Ну, здорово! Ты где?

— На месте.

— Отлично! Уже еду, везу ведущего и твой баян!

— Аккордеон…

— Сколько тебе надо будет времени, чтобы подготовиться?

— Да нисколько. Стакан махну, чтоб стыдно не было, и готов…

— Стыдно! Это нормальная работа! Люди всю жизнь на свадьбах работают!

— Все, давай не будем. Просто организуй мне стакан, чтоб я ничего не почувствовал!

— Так, а как ты играть будешь, если ничего не чувствовать?

— Как играть? — Игорь ухмыльнулся. — А я могу и во сне! И в коме могу играть, и без головы! Только кто это ценит?

— Я ценю! — торжественно заявил продюсер. — Только ты меня сегодня не подведи, я тебе такой ангажемент устрою! Впереди лето, урожайная пора, свадьба на свадьбе!

Игорь вяло послал продюсера, а сам топтался, курил думал. По времени уже должно было наступить какое-то просветление. Как это всегда бывает — сначала жесть, с головой во что-то кинулся, не можешь понять, барахтаешься, пузыри пускаешь, но потом потихоньку приноравливаешься. Привыкаешь, и вот уже понятно, на каком ты свете. С музыкой такая формула работала. В жизни нет. В очередной раз убедился. Ничего не прояснилось. Чем дальше, тем больше жести.

Сырая жизнь на красном диване была бы вполне приемлемой, если бы не хотелось так сильно есть. Оля часто забывала покормить. И все чаще забывала об Игоре в целом. Она появлялась без предупреждения, злая или игривая, покурить или поцеловаться. Много и горячо жаловалась Игорю на судьбу, на Вадима, на Таню, на Юльку, на весь мир. А Игорь не мог ее утешить. Ему бы самому пожаловаться. Но до этого не доходило. Выговорившись, Оля исчезала. А Игорь оставался один на один с гитарой, с красным диваном, со своими бедами, раздувавшими мозг, с Олиными бедами, давившими сверху. Если становилось совсем тошно, Игорь тайно перебегал на первый этаж, к Мите, — только бы не встретить никого! Митя и Алия откармливали, отпаивали, кое-как жалели и отправляли обратно.

Ночами Игорь представлял себе Олю. Вспоминал ее — нежную, гибкую, горячую. Но все чаще ночами он представлял себе Таню! Вспоминал ее — добрую, внимательно смотрящую, почесывающую ему спину. И представлял ее с Вадимом. От этого хотелось съесть подушку. Но подушки не было.

Сколько еще это может длиться?

— Господи! — попросил Игорь, честно глядя в тучу, — сам я не могу! Помоги мне!

Вадим сказал это Светлане Марковне и ждал. Смотрел и ждал, наблюдая, как бледнеет, потом краснеет от возмущения ее прекрасное лицо. Вадим это лицо помнил всю жизнь. Статистически, без какой-то особенной любви, но с почтением, замешанном на детстве и сказке. Светлана Марковна была сказкой. Мама ею ужасно восхищалась, дружила, звала на чай. Вадим помнил, как Светлану Марковну привозили домой элегантные мужчины на «Жигулях» и «Волгах». Помнил, как она красиво входила в подъезд, шурша целлофаном букетов. Помнил даже, что после Светланы Марковны в подъезде оставался след густых духов, и сейчас узнал бы их запах. С мамой вместе ходили в первую квартиру, чтобы послушать пластинки с записями опер. Мальчика надо было эстетически воспитывать, но минут через десять дамы все забывали и погружались в тягучие разговоры о современном искусстве и непонимании его никем. А Вадим под оперу шатался по квартире Светланы Марковны, рассматривал ее фото на стенах, корешки книг. Очень любил пялиться в окно. Там, под окном, был асфальтовый островок с лесенкой вниз, в подвал. Подвал, кажется, уже тогда заколотили намертво, но вокруг лесенки всегда был очень интересный пейзаж. В частности, на полуразрушенных бетонных бортиках частенько выпивала Ирина Павловна — тогда она была молодой и выпивала тайно, стремительно, закашливаясь и улыбаясь обязательно стоящим радом мужчинам в клешах. А мама и Светлана Марковна в перерывах между прослушиванием опер сокрушались, что Ирину Павловну совершенно зря оставил муж, и она явно покатилась от расстройства по наклонной.

И еще в окно можно было часто увидеть Таню. Маленькую Таню — одиноко сидящую на качелях, промокшую, в растянутых на коленках колготках. Позже Таню повзрослее, с книжицей, на тех же качелях. Таню совсем почти взрослую, ясноглазую, тихую, грустную…

Как дальше быть с Таней, совершенно непонятно. Сегодня Вадим, пока Светлану Марковну собирали, заглянул к девочке Даше. Пытался посмотреть на нее уже не просто как на несчастную маленькую девочку, а как на возможную Танину дочку. Медсестра, как всегда, обрадовалась и позволила войти прямо в палату. Вадим подумал и вошел.

И там внутри, в палате, где реанимируют детей, Вадим в очередной раз форсировал какую-то внутреннюю ступеньку, уйдя еще дальше от суеты реальности. Там, в палате, когда он стоял у кровати с маленьким инопланетянином в проводах, а в нескольких метрах от него лежал какой-то другой маленький инопланетянин, только уже совсем непохожий на человека, желтый, худой, покрытый язвами и корочками, с тусклыми белками из-под век, с тяжелым дыханием сквозь трубки, — там Вадим повзрослел еще больше, хотя больше уже было некуда.