Очень странные увлечения Ноя Гипнотика - Дэвид Арнольд

Алан кивает Вэл, которая отвечает:

– Извинения приняты.

Она откидывается обратно на кровать и уже собирается запустить фильм, но я ее останавливаю:

– Постой. Вы мои лучшие друзья. Вы для меня не как все остальные. Для меня вы – это вы, и мне стыдно, что я вас предал. И еще, Алан, пока ты не заснул…

– Хамелеоны не спят.

– Прости, что меня не было рядом. Прости, что я сбежал с вечеринки, прости, что я вел себя там как сволочь, и прости, что не ценил тебя должным образом. Не ценил вас обоих. Я очень сожалею и надеюсь, что вы примете мои извинения.

Алан кладет руку поверх моей:

– Уже забыли, чувак.

– Спасибо.

– Нет, я к тому, что буквально забыл. То есть вообще ничего не помню.

– Ох!

– Врачи говорили, что такое возможно, – поясняет Вэл. – Из-за лекарств и прочей фигни.

– Ясно.

В наступившей тишине я поглядываю на экран телефона, мечтая, чтобы Вэл поскорее запустила «Девочек Гилмор». Поскольку, даже если Алан ничего не помнит – в том числе и в особенности выражение его лица, когда я предложил ему остаться в кухне и балдеть дальше с его дружками, – я-то не сумею этого забыть.

– Только проясните для меня одну вещь, – просит Алан.

– Спрашивай.

– Люк и Лорелай в конце концов замутят друг с другом?

Алан снова заснул, и теперь вроде бы покрепче. Мы с Вэл по-прежнему лежим в кровати по обе стороны от него и вместе смотрим, как Рори Гилмор переезжает в общежитие Йеля, что выглядит странно после ее мечтаний о Гарварде.

– Почему Чикагский института искусств? – спрашиваю я.

– Что?

Вообще-то я даже не уверен, правда ли это. Сам не знаю, зачем спрашиваю.

– Ты всегда хотела в Чикагский институт искусств. Почему?

Тихо, чтобы не разбудить Алана, Вэл говорит:

– У них одна из лучших программ по фотографии в стране. И бакалавриат, и магистратура, если я туда соберусь. К тому же совсем рядом. А зачем ты спрашиваешь?

Теперь я знаю, зачем, и хотя в глубине души мне хочется ответить: «Просто так», я не могу, потому что, вместе со всем остальным, и веб-лента Вэл тоже вернулась к норме, к ее первой и истинной любви: кино. Потому что в мире существует только один город, который идеально объединяет магию кино и фотографии. И потому, что хуже отъезда Вэл может быть только одно: если она останется ради синицы в руках.

– Тебе надо ехать в Лос-Анджелес.

Она приподнимается на локтях и ставит серию на паузу:

– Что?

Все правильно, это шанс все исправить, я уверен, и тем не менее мне приходится сдерживать слезы.

– Где-то я читал, что в УКЛА курс фотографии ставит сюжет выше технических аспектов. Это прямо про тебя, Вэл. Настолько по-твоему. – Надо сглотнуть комок в горле и говорить дальше. – Ты самая талантливая из всех моих знакомых. И лучший на свете партнер для просмотра фильмов. И по-моему, ты способна на большее, чем просто смотреть кино.

Я не могу понять выражение лица Вэл. Вряд ли она разозлилась, но как знать. Она кладет голову обратно к Алану на плечо, снова включает фильм на телефоне и только спустя добрую минуту говорит:

– А ты будешь приезжать ко мне в гости?

Я протягиваю руку через Алана, она берет ее, и мы оба чувствуем, как его грудная клетка поднимается и опускается вместе с дыханием, слышим ровное биение его сердца, позволяем этому ощутимому доказательству качать нас, словно на волнах, и каждая волна – напоминание, что мы проживаем лучшие моменты нашей жизни.

– Постоянно, Вэл.

В четверг после школы я стучу в дверь к сестре.

– Заходи!

Пенн сгорбилась над столом, где лежат айпэд и четыре учебника. Фалафель Печального Образа ковыляет ко мне, и когда я уже начинаю думать, что он хочет на ручки, пес делает финт вправо и хромает за дверь, в коридор.

Да, хорошо, что старина Флаффи вернулся. Марк Уолберг был чересчур крут.

– Готов к переменам?

Я смотрю на Пенни:

– Что?

Она жестом указывает на мою одежду:

– Я про твой наряд.

– А… ну да, пришло время.

– Согласна и одобряю.

– Просто гора с плеч.

– Как Алан?

– Хорошо, – отвечаю я. – Собирается домой через несколько дней.

– Здорово. Обожаю этого парня.

Ох уж эта Пенни и ее замашки.

– Да, у него все нормально. Слушай, я вот подумываю заценить такой фильмец под названием «Завтрак у Тиффани». Отзывы вроде хорошие, но не знаю, захочешь ли ты смотреть его вместе со мной.

Какой бы реакции я ни ждал в ответ на свое предложение, реальность обманывает мои ожидания.

Пенни ерзает в кресле:

– Очень мило с твоей стороны. Но нет, спасибо.

– Серьезно?

– Ага. Хватит с меня этого фильма.

– Пенн, ты не заболела?

Она поднимает взгляд и смотрит на меня поверх моря домашней работы:

– Одна девочка из нашего класса, Карен Уай, посмотрела «Завтрак у Тиффани» по моей рекомендации. А вчера в школе она спросила меня, как я могу любить такой расистский фильм. Я сначала не поняла, и она призналась, что расплакалась оттого, как ужасно изображен мистер Юниоши. И теперь она меня избегает, настолько ее это задело.

Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз видел Пенни такой притихшей и расстроенной. Она говорит, что больше не хочет смотреть «Завтрак у Тиффани» и не хочет быть человеком, которому нравятся такие фильмы, и пока я ее слушаю, мне становится грустно, что ее сердце так очевидно разбито, но и радостно, что оно способно на такие чувства.

– Пенни!

– Фильм действительно обидел ее, Но. И это я посоветовала Карен его посмотреть.

Я молча продумываю варианты, как защитить нежное сердце сестры, а потом говорю:

– Пенн, ты уникальная личность. Я тебя люблю. И у меня, кажется, есть план.