Родина - Фернандо Арамбуру

И вдруг их взгляды пересеклись над головами танцующих – этого было достаточно. Нерея не сумела бы выразить словами, что в тот миг почувствовала. Можно, конечно, воспользоваться заезженными штампами: внутренняя дрожь, волшебное мгновение, стрела, попавшая прямо в сердце. Парень, судя по всему, заметил ее состояние, во всяком случае, ошарашенно уставился на незнакомку и даже чуть умерил ритм танца, а потом улыбнулся ей, показав чудесные зубы.

На улице она осыпала его поцелуями. Нерея, что ты делаешь, Нерея, что с тобой происходит? Ей пришлось схватить немца за шею и пригнуть его голову вниз, чтобы жадными и нетерпеливыми губами дотянуться до губ. Она прижималась к нему, чувствуя себя охотницей, угодившей в собственные сети. Она уже истекала соком и с трудом сдерживалась, чтобы не завопить. Интересно, что он обо мне подумает?

Клаус-Дитер жил довольно далеко, в квартире, которую снимал вместе с двумя другими немецкими студентами, где-то в районе Сан-Хосе. Нерею такое расстояние не испугало. Она пошла бы за ним хоть на край света. Он говорил по-испански с заметным акцентом. “Негея”, – называл он ее. А она готова была буквально проглотить его. Акцент только усиливал привлекательность немца. Он делал грамматические ошибки, которые Нерее казались пределом очарования и остроумия. И хотя она ни разу в жизни не сказала ни одного слова по-немецки, сейчас с наслаждением произносила его имя – и произносила очень плохо или совсем на испанский манер, как можно было заключить по смеху Клауса-Дитера. Если судить по тому, что он заставлял ее повторять свое имя снова и снова – вот поганец! – это доставляло ему явное удовольствие.

Было уже больше двух часов ночи. Они шли пешком, дул свежий ветер, над крышами светила луна, на улицах почти не было машин – и вся ночь целиком от края до края принадлежала им двоим. Быть свободнее просто невозможно. Они время от времени останавливались, чтобы снова и снова целоваться, чтобы медленно гладить друг друга по лицу, чтобы трогать друг друга, и неподвижно стояли под деревьями или под козырьками темных подъездов. Она – влюбленная, как влюбляется пятнадцатилетняя девочка в эстрадного идола, он – более сдержанный, но уж никак не робкий. Хотя, возможно, по природе своей этот немец был более стеснительным. А в конце их долгого пути – постель.

Их роман продолжался примерно три недели. Они ночевали то в его комнате, то в ее. Чем была лучше комната Нереи? Тем, что от нее всего пара шагов до университета. Чем плоха? Тем, что кровать там была слишком узкой, а для него еще и слишком короткой. С его жильем все было с точностью до наоборот: оно располагалось далеко, но там имелась огромная двуспальная кровать, на которой можно было не только резвиться в свое удовольствие, но потом и удобно выспаться.

Какие это были три недели! Еще и сейчас, по прошествии двух десятков лет, Нерея мысленно готова отнести их целиком и полностью – с утра до вечера и с вечера до утра – к лучшим моментам своей жизни. У нее даже название для этих воспоминаний придумалось: “Антология счастья”. Вряд ли она сумела бы набрать автобиографического материала на толстую книгу или длинный фильм. Туда вошли бы какие-то эпизоды из детства, какое-нибудь памятное путешествие, несколько радостных событий и уж само собой разумеется – те три недели, которые она провела в Сарагосе вместе со своим немецким мальчиком. Больше она никогда и никого не любила так безоглядно, так пылко. И уж во всяком случае, никогда не любила так своего мужа Кике, самонадеянного хлыща Кике. А не преувеличиваешь ли ты, Нерея? Нет, не преувеличиваю, чтоб мне умереть на этом месте.

На беду, она познакомилась с Клаусом-Дитером слишком поздно, когда до конца его обучения в Сарагосе оставалось совсем немного времени и ему предстояло вот-вот снова вернуться к занятиям в Гёттингенском университете. Оба это сознавали и спешили со своей любовью. Да, спешили, но искусственно себя не подстегивали (хотя, если честно, и такое в некоторые ночи случалось). Они любили друг друга без передышки, а это далеко не то же самое. Нерея делала все возможное, чтобы ни на час не разлучаться со своим белокурым героем. Пропускала собственные занятия в университете, ходила на его лекции или ждала их окончания, сидя с сигаретой на скамейке в коридоре. Обедали они вместе, спали вместе, а иногда и в душ отправлялись вместе.

Если утром Нерея просыпалась раньше, чем Клаус-Дитер, она подолгу с восторгом его разглядывала. Красивое лицо, хорошая фигура. Она подносила руку к его губам и наслаждалась, чувствуя на ладони размеренное дыхание спящего. Или очень осторожно, чтобы не разбудить, накручивала на палец прядь его волос. Мало того, одну прядь с затылка она даже срезала бесшумными ножницами. Чудесную светлую прядь длиной в шесть-семь сантиметров. Для чего? А для того, чтобы у нее осталось от него хоть что-нибудь, на что можно будет смотреть и что можно будет трогать, когда он уедет в Германию.

Ярким ранним утром Нерее нравилось проводить по лицу Клауса-Дитера своим соском. Сонные губы, сомкнутые веки, еще не бритая щека со светлой щетиной, которая так приятно щекотала эту столь чувствительную часть ее тела. Нерея мягко будила его. Он, уже усвоив ее игру, улыбался, не открывая глаз. Неужели тебя не любила так ни одна женщина там, в твоей холодной стране? Иногда Нерея спрашивала его об этом вслух, а он – что он мог ответить, если не понимал и половины слов в ее вопросе?

Потом Нерея спускалась ниже, поглаживая его тело своими прохладными грудями. Задерживалась на животе и на внутренней стороне бедер, слегка покрытых волосами, целовала и касалась языком того, что было между ними, а утренний свет заглядывал в окно, но этому каждодневному наслаждению не было суждено продлиться долго. Да оно и продлилось недолго, но было чудным, волшебным, пронзительным – пока длилось.

Желая сделать приятное своему немецкому мальчику, она пристрастилась к чаю, и это она-то, в ту пору не представлявшая жизни без кофе. И речь, разумеется, шла не о каких-то там пакетиках, брошенных в чашку небрежно, без всякого намека на тайну. Чай хранился в металлической коробке, которую Клаус-Дитер привез с собой из Германии. Как и матерчатый фильтр, уже почерневший от долгой службы. На кухне Нерея завороженно наблюдала за немудреным ритуалом, запоминала каждый его этап, точное количество заварки и точное время, на которое фильтр следовало погружать в чайник с горячей водой. И никакого молока, никакого сахара. Клаус-Дитер, как правило, делал первый глоток с закрытыми глазами, осторожно вытянув губы, чтобы не обжечься, а она, сидя рядом, молча смотрела на него, словно присутствуя при священнодействии.

Однако общаться им было непросто. Клаус-Дитер говорил на ломаном испанском. Нерея с трудом управлялась со своим английским, заржавевшим из-за невостребованности. Поэтому они не могли вести более или менее содержательные беседы. Однако все-таки понимали друг друга, в первую очередь благодаря пылкому стремлению обоих быть понятыми – в ход шли жесты, отдельные слова, короткие фразы, хотя не обходилось и без помощи словаря. И надо добавить, что роман с Нереей помог Клаусу-Дитеру заметно улучшить свой испанский.

А сама Нерея, хотя за все три недели их любви ни разу не взяла в руки ни одной книги ни по одной из дисциплин, начала изучать немецкий, пользуясь учебником, купленным в книжном магазине на площади Сан-Франсиско. Не только Клаус-Дитер, но и его соседи по квартире Вольфганг и Марсель покатывались со смеху каждый раз, когда Нерея произносила какое-нибудь слово на их языке. И ради пущего смеха эти шельмецы открывали словарь и тыкали пальцем в те или иные не очень пристойные слова, чтобы она прочитала их вслух.