Брак с Медузой - Теодор Гамильтон Старджон

Я опускаю смычок, опускаю скрипку. Держу их в руках и смотрю на них. Они пока не издали ни звука – но это и не нужно. Открылась дверь и впустила музыку. Открылась дверь и выпустила страх. Мне не нужно играть на этом инструменте, чтобы проверить, не настигнет ли меня затрещина мертвеца. Если бы мне требовалась музыка, это означало бы, что я не уверен, что все еще его боюсь. Но я освободился от страха: я знаю, и это не нужно проверять.

Массони преподал мне урок, Массони вернул мне свободу. Теперь я благодарен Массони и хочу оказать ему услугу: раз предотвратить мои преступления и освободить меня от страха перед музыкой для него важнее всего на свете (ведь он в первую очередь детектив и лишь во вторую скрипач, верно?), я позволю ему отдать мне и эту скрипку. Спасибо тебе, Массони, спасибо за чудесное превращение, что совершил ты с Гвидо!

В вещах Массони я нахожу острый нож и моток проволоки. И через некоторое время – дольше, чем требуется мне обычно, но ведь сейчас я уже не тот, что прежде – открываю дверь.

Скрипку убираю в футляр, а футляр прячу под мешковатое старое пальто и ухожу от Массони и всего, что он принес в мою жизнь. На эту скрипку, на раструб для музыки, что кипит во мне, я с радостью обменяю все, чем был и что делал прежде.

И убью любого, кто попробует ее у меня отнять.

Та спора, «вареная резина», которую проглотил Гарлик, представляла собой жизнь – или подобие жизни. Она путешествовала в пространстве телесно, физически и, внедрившись в Гарлика, на том окончила свою задачу. Однако перенести сущность Медузы в каждого человека земные машины – даже построенные другими машинами – не могли. Только жизнь способна передавать жизнь. Чтобы сделать возможным присоединение человечества к Медузе, требовалось очень небольшое изменение, коррекция изотопов в определенных ионизированных элементах желез внутренней секреции Гарлика. Машины, неутомимо строящие друг друга, должны были восстановить (Медуза по-прежнему не сомневалась, что речь идет о «восстановлении») единство человечества, его коллективный разум, когда каждая «личность» имела бы свободный доступ к остальным, а они к ней; однако слияние с Медузой оставалось задачей Гарлика и произойти должно было в тот момент, когда его семя соединится с яйцеклеткой женщины.

Медленно сомкнувшись вокруг Гарлика и начав первую из своих тончайших манипуляций, машина уловила его сон – и остановилась на нем, и наделила глубиной, силой и детальностью, скудному воображению самого Гарлика прежде недоступными. Сделала этот сон реальнее реальности: от приближения к озеру (сила того предвкушения, что испытывал он сейчас, прежде убила бы его на месте!) и до момента наивысшего наслаждения, от которого потряслась земля, и небо над головой окрасилось цветами восторга. Более того: поскольку ощущения Гарлика во сне не ограничивались человеческими пределами, ему было дано пережить это снова и снова, снова и снова, без утомления, без пресыщения, все вместе и каждую подробность в отдельности, от трепета при первом взгляде на женскую одежду – черную, и алую, и краешек белоснежных кружев – до мощного, почти убийственного оргазма. Но и этого мало: переливчатым смехом звучало где-то вдали обещание, что каждая победа Гарлика принесет ему такое же, нет, еще большее удовольствие. Пусть наслаждается сном, если ему это по душе – но пусть и во сне помнит, что это лишь сон, символ, слабое предвестие грядущей реальности.

Так что, когда машины, готовые слить воедино рассеянный разум человечества, были готовы к своей миссии – Гарлик тоже проснулся и был готов.

Воин Мбала поймал своего вора примерно через час после того, как уснул, присев в чернильно-черных зарослях астрагала, окружающего ямсовую делянку. Копье его соскользнуло на землю между ног, а сам он погрузился в глубокий сон, навеянный усталостью и страхом – так что, быть может, на самом деле преступника остановила тень его отца, незримо охраняющая поле. Или, возможно, это был другой могучий дух, именуемый Справедливостью. Как бы там ни было, вор, уходя в непроглядной тьме, прошел так близко от спящего воина, что зацепился ногой за древко его копья. Вор полетел наземь, а древко ассегая со всей силы заехало Мбале по переносице.

Оба хором завопили от ужаса. Дальше дело решила воинская подготовка. Вор, большую часть жизни не державший в руках ничего, кроме чужого добра, да и то нечасто, попытался встать, но поскользнулся и снова рухнул лицом вниз. Мбала же, долгими тренировками наученный действовать инстинктивно, без размышлений, даже вырванный из сна, даже плохо понимая, что происходит и что делает он сам, испустил пронзительный боевой клич, вскочил и ударил распростертого перед ним врага ассегаем в спину. Лежащий в ужасе вскрикнул; однако крик был каким-то неправильным, как и удар, хоть и нанесенный опытной рукой. Как видно, то, что Мбала не совсем проснулся, сыграло с ним дурную шутку: он схватил копье, как оно лежало, и ударил вора не убийственным острием, а древком, способным разве что поставить синяк.

– Мбала! Мбала! Не убивай меня! Мбала, я твой брат!

Мбала, уже готовый перевернуть копье и довершить начатое, остановился. Пленник попытался встать, но Мбала снова ударил его древком в спину.

– Нуйю?!

– Да, Нуйю, твой брат, твой любимый брат! Дай мне встать, Мбала! Я ничего тебе не сделал!

– Я стою на мешке с ямсом! – процедил Мбала. – За это, Нуйю, ты умрешь!

– Нет! Нет, ты не убьешь меня! Ведь я – сын брата твоего отца! Твой отец хочет, чтобы ты меня пощадил! – вопил Нуйю. – Не он ли повернул твое копье тупым концом, когда ты меня ударил? Кто же это был, если не он? – настаивал он, видя, что Мбала колеблется.

Разочарование и гнев заставили Мбалу ответить:

– Здесь нет моего отца!

Вдруг он развернулся и прыгнул на поверженного врага, лицом к его ногам, в кромешной тьме с изумительной точностью опустившись пятками ему на плечи. В миг, когда воин перенес весь свой вес на копье, Нуйю издал короткий пронзительный вопль, думая, что пришел его час. А когда твердые как камень пятки придавили его к земле, застонал, начал извиваться и бить ногами по земле, восклицая:

– Дядя! О дядя! Спаси меня!

Мбала наконец перевернул копье.

– Лежи смирно! – рявкнул он. – Ты же знаешь, я ничего не вижу!

– Дядя! Дядя!

– Теперь ты взываешь к нему! Теперь боишься демона! Теперь ты веришь, вор? – с насмешкой проговорил Мбала и слегка ткнул его копьем между почек, ровно настолько, чтобы чуть-чуть оцарапать.

Нуйю взвыл нечеловеческим голосом и разразился рыданиями.

– Дядя! Дядя!.. – восклицал он сквозь слезы; и вдруг резко умолк и затих.

Мбала прекрасно знал этот трюк и был к нему готов; однако в следующий миг, увидев, как удлиняется, бежит по кустам астрагала и исчезает в колючих зарослях его собственная тень, и думать забыл о трюках.

– Дядя? – повторил Нуйю.