Единственная наследница - Звева Казати Модиньяни

Дом, тишину которого нарушали лишь осторожные шаги и сдержанные голоса слуг, казалось, превратился в балаган на деревенской ярмарке. Трое друзей смеялись, обменивались солеными остротами и делали замечания, понятные только им, в то время как граммофон орал во всю мочь.

За фамильярностью, с которой Миранда и Риччо обращались со своим старым другом Чезаре, угадывалось, однако, уважение, которое относилось прежде всего к его личности, к его прирожденной способности быть первым.

Вспоминая рассказы Джузеппины, Мария хорошо представляла себе тот барак, где родились и выросли Больдрани, их квартал у Порта Тичинезе, тот бедный люд, который их окружал: рабочих с фабрики, поденщиков, прачек. Сила Чезаре и Риччо, поняла Мария, именно в этом, в корнях, которые их питают и с которыми они не хотят порывать.

– Наконец-то я вновь в том саду, где цветет красота и поэзия!

– Немезио! – Мария остановилась как вкопанная, и сердце ее замерло. Он снова удивил ее своей ловкостью фокусника, возникнув перед ней внезапно, появившись словно из-под земли. Был июль, стояла жара, и солнце сияло вовсю.

– Любовь моя! – упал он перед ней на колено. – Моя единственная, как же мне не хватало тебя!.. – Все это происходило на людной улице. Некоторые из прохожих оглядывались на них, улыбаясь этой забавной пантомиме.

«Хорошо еще, что никто из дома не видит», – подумала Мария, которая не хотела бы, чтобы Чеккина, Амброджино, а главное, синьор Чезаре были очевидцами этой сцены.

– Дом рабства, – возгласил он тоном трибуна, вытянув руку в сторону палаццо Больдрани, притаившегося за деревьями.

– Ты приехал за нами? – спросила Мария, после того как он наконец поднялся и нежно обнял ее. – Значит, ты уже нашел работу? – спросила она, вспомнив их договор.

– Работу, которая сделает тебя всемирно известной, – как всегда отшутился он.

– Я не прошу так много, – ответила Мария, которая уже думала, как сообщить эту новость синьору Чезаре и матери. Вера, понятно, снова примется за свои нравоучения. Но что скажет Чезаре Больдрани?

– Бог мой, как ты хороша! – увивался вокруг жены Немезио. – Как я по тебе соскучился! – Он то сжимал ее в объятиях, то целовал на ходу в щеку, то шептал ей на ухо нежные слова, и, ошеломленная его появлением, солнцем, этой суматохой, от которой кровь бросалась ей в голову, Мария чувствовала, как вновь становится его покорной рабой.

– По крайней мере мог бы предупредить меня. Ты ведь знаешь, что я устроилась на работу.

– С эксплуататорами не разговаривают, – заявил он. – Завтра ты бросишь все и уедешь со мной. – Он был решителен, красив и силен, как прежде. Он похудел, черты лица стали мягче, он казался моложе. Его зеленые глаза, полные радости, отражали яркий солнечный свет.

– Ну, – сказала она неопределенно, – об этом мы еще поговорим. Когда ты приехал?

– Еще было темно, еще звезды не погасли, – в том же тоне продолжал он. – Я видел, думая о тебе, как рождается солнце. Я искал тебя на улицах города, я бродил по его паркам и садам.

– Было бы проще искать меня там, где я была. – Мария пыталась вернуть его к реальности.

– Я не хотел услышать ответ хозяина или хозяйки, – нахмурился он, – что слуги не имеют права пользоваться телефоном.

– Да ну, Немезио, – протянула она, – мы же не в каменном веке.

Они уже были на пьяцца дель Дуомо и шагали под портиками.

– Кто они, эти люди, на которых ты работаешь? – спросил он. – Ты в своих письмах ничего о них не говоришь.

– Сначала их было двое, – сказала она, беря его под руку, брат и сестра. Сестра умерла, – печально добавила она. – И остался он.

– Что этот тип собой представляет? – не унимался Немезио.

– Очень богатый, – объяснила Мария, – очень одинокий, очень важный.

– Молодой? – спросил он с подозрительным равнодушием.

– Ревнуешь? – спросила она кокетливо.

– Я слишком уважаю тебя, чтобы ревновать, – изрек он.

– Я тебя тоже уважаю. – Марии никогда не удавалось развести уважение с ревностью.

– Так он молод? – настаивал Немезио.

– Старый, – сказала она шутя. – Толстый и безобразный.

– Возраст и красота не в счет, – заметил Немезио, которого скорее успокоило бы наличие у Больдрани супруги. Молодые люди свернули на виа Каппеллари, сели на двадцать четвертый трамвай и вышли на конечном кругу на виа Рипамонти.

– Почему здесь? – удивленно спросила Мария.

– А почему нет? – отпарировал Немезио.

Они свернули влево, прошли мимо маленькой церкви, потом по узкой улочке и за поворотом оказались в чистом поле.

– Разве не красиво? – Он знал, что ей здесь понравится.

– Да, это удивительно, – воскликнула Мария, глядя на сверкающий на солнце канал. Длинный ряд тополей окаймлял его берега, вдоль которых бежала чистая свежая вода.

– Так и хочется искупаться, – весело засмеялась она. На горизонте вырисовывалось аббатство Кьяравалле.

– Тут должна быть недалеко старая остерия.

Был воскресный полдень, и Мария поняла вдруг, что первая половина дня кончается.

– Но уже поздно! – вспомнила она о времени. – Меня ведь ждет мать.

– Если ты разок опоздаешь, ничего не случится. Ты ведь здесь со своим мужем, а не с кем-нибудь.

– А ведь и вправду, – шутливо сказала она, – у меня, оказывается, есть муж. Ты заходил к Джулио? – спросила она.

– Я хотел увидеть его вместе с тобой. – Он говорил искренне, и Мария ему верила.

– Он вырос, знаешь? – сказала она, прижимаясь к его руке. – Кажется уже годовалым ребенком. Выражение лица такое взрослое. И, хоть ты этого и не заслуживаешь, похож на тебя.

– Смотри, тебе нравится?

Они пришли к старой остерии, с навесом из вьющихся растений, с огромной глицинией, которая отважно карабкалась по каменной стене. Лучи солнца, проникая сквозь листву, освещали деревянные столики. Им подали хлеб с колбасой и красное вино, шипучее и прозрачное. Они весело ели и пили с отменным аппетитом молодости. Вино сверкало в их взглядах, горело на щеках и разжигало страсть, которую приходилось сдерживать.

После обеда они гуляли вдоль канала, в тени тополей. Они держались за руки и больше не разговаривали: все помыслы, все желания сосредоточились на одном, и это гармонировало с жужжаньем насекомых, полетом разноцветных стрекоз, с журчанием прозрачной воды, с запахом полей. Немезио посмотрел на нее умоляющими глазами и привлек к себе. Она позволила ему целовать, обнимать и гладить себя. Все было, как в тех снах, которые снились ей каждую ночь, но не было пропастей, не было чудовищ, была только любовь, любовь без конца, долгие объятия и сладкая, изнурительная близость, и они двое – обессиленные, опустошенные, счастливые под тенью тополей, рядом с прозрачной водой канала, за которым вырисовывались суровые очертания средневекового аббатства.