Единственная наследница - Звева Казати Модиньяни

«Любовь моя, наконец я в Париже и сразу же пишу тебе. Путешествие было трудное и грустное, потому что не было тебя. Мне не хватает тебя, Мария. Я чувствую еще аромат твоей кожи, я ощущаю пальцами упругие локоны твоих волос. Никогда не смогу отблагодарить тебя за твою любовь, за то счастье, которое ты мне дала, за те часы, которые мы прожили вместе в Милане, в тот летний день, так похожий на тебя. Память о твоей нежности и твоих поцелуях повсюду сопровождает меня. Она дает мне отраду и утешение».

Плача, как девочка, она сложила письмо, засунула его в ящик ночного столика и залилась слезами в три ручья, уронив голову на руки. Почему она была так глупа, что позволила ему уехать одному? Почему ей не передался этот бродячий дух, не дающий Немезио укорениться на одном месте? Не лучше ли жить, как он, одним днем, но в объятиях любимого человека?

– Что такое, Мария? Что произошло? – Крепкая мужская рука коснулась ее плеча. – Что с тобой, Мария? – повторил Чезаре, назвав ее нежно по имени.

Она подняла от подушки лицо, залитое слезами, и увидела его перед собой. Чезаре глядел на нее ласково, с сочувствием. Горе, которое захлестывало ее, заставило забыть обо всем – он был для нее сейчас просто родной человек, на груди у которого так хорошо было бы выплакаться.

– Я так несчастна, – призналась она, не беспокоясь о своем заплаканном лице, о спустившемся с плеча шелковом халате.

– Не плачь, я здесь, чтобы помочь тебе, – прошептал он, беря ее руку и нежно гладя ее.

– Никто не может мне помочь, – сказала она, вставая на ноги и запахивая расстегнутый халат. Пытаясь хоть как-то привести себя в порядок, она покачнулась и оказалась в объятиях Больдрани, который поддержал ее. Она не отстранилась, на мгновенье прижалась к нему, и этого мгновенья было достаточно. Шелковый белоснежный халат соскользнул к ее ногам.

– Молчи, Мария, – прошептал он, поднимая ее своими сильными руками, чтобы уложить на кровать. – Не надо ничего говорить.

Синий шелковый халат Чезаре упал поверх белоснежного Марии, и сильное тело мужчины накрыло жемчужную женскую наготу.

Мария зажмурила глаза, чтобы вдруг не очнуться от этого сна. Они были одним целым – мужчина, который входил в нее всей своей сильной уверенной плотью, и она, которая открывалась, как распускается цветок, навстречу никогда не испытанному наслаждению. Она плакала и смеялась, она отталкивала и отчаянно притягивала его, кричала и стонала от страсти… Это длилось миг, и это длилось вечность, пока ночь не вспыхнула долгим обжигающим их волшебным сиянием. Они так и остались соединенными, даже когда сияние растворилось в роскошном закате. Чезаре нежно целовал ее глаза, углы рта, гладил ее шею, ее высокую грудь, ее длинные точеные бедра.

Увидев, что он хочет что-то сказать, Мария приложила ему палец к губам. Она хотела, чтобы сон этот длился, хотела, чтобы это был именно сон. Иначе как она могла оправдать себя? «Никогда не лги ему», – вспомнила она слова Элизабет. Но что она могла сказать ему? Что она оплакивала себя и Немезио, их утраченную любовь? Но почему же она тогда так просто отдалась ему и так наслаждалась этой близостью? Тут могло быть только одно объяснение, то самое, данное матерью: она была шлюхой и чувствовала себя шлюхой, потому что в этот вечер не хотела, может быть, ни мужа, ни Чезаре, а просто мужчину, который усмирил бы то страстное желание, которое жгло ее изнутри.

Вилла «Силенциоза» была расположена на равнине между Аддой и Серио,[12]и было в ней нечто неуловимо таинственное. Чезаре отказался от привычного «Тополино», и они ехали на «Ланче», черной, сверкающей хромированными частями, с шофером в ливрее за рулем. Впервые она ехала вместе с Чезаре, впервые ехала в его поместье в Караваджо и впервые она чувствовала себя неверной женой.

– Ты счастлива? – спросил Чезаре, обнимая ее.

Они сидели на задних сиденьях: от водителя их отделяло толстое стекло. Мария покраснела.

– Прошу тебя, – стыдливо отодвинулась она. И тут же усмехнулась собственному лицемерию: ложится с ним в постель и краснеет, когда он просто притронулся к ней.

– Я тебя спросил, счастлива ли ты, – повторил он.

– Я ошеломлена, – тихо сказала она. – У меня страшная путаница в душе. Иногда мне кажется, что я касаюсь неба, а иногда такое впечатление, что проваливаюсь в преисподнюю. Когда думаю, откуда я пришла и с кем сейчас, я готова броситься в реку. Я не знаю. Мне даже стыдно называть тебя по имени. Может, лучше я буду говорить тебе «вы»? А на людях как себя вести? Кто я, экономка дома Больдрани, любовница Чезаре Больдрани или просто каприз хозяина? Должна ли я помнить то, что случилось, или лучше забыть обо всем? – Она подняла на него свои глаза, растерянные и вопрошающие. – Как на меня теперь люди будут смотреть? Как на женщину или как на шлюху? Чезаре остановил ее, взяв за обе руки.

– Успокойся. И не говори больше такого никогда. Ты должна привыкнуть к своему новому положению. Я тебе помогу. А пока смотри! – Они уже оставили за спиной Караваджо и ехали по направлению к вилле Больдрани.

Здание это было построено в шестидесятых годах прошлого века и выдержано в классическом стиле. Оно возникло на месте более скромной постройки, которую все жители в округе называли «графский дом», то есть дом графов Казати. Они владели в этой местности шелковичными плантациями, и когда шелкоделие стало приносить большой доход, графиня Карлотта захотела построить здесь виллу, названную в честь нее.

– А правда, что один из графов Казати умер от горя? – спросила Мария.

– Так говорят, – лаконично ответил Чезаре. Он был в хорошем настроении и улыбался.

– Трогательная история, если она такова, как мне рассказали. – Мария говорила, чтобы избавиться от беспокойства и волнения.

– В бараках тоже полно трогательных историй, – заметил Чезаре, – но никто не говорит о них, потому что им не хватает величия. Великая любовь и нищета не сочетаются в головах людей. У моей матери не хватило бы времени, чтобы умереть от любви. И прекрасная Изолина не от любви умерла. От нее умер граф. Знатные гораздо чувствительней к любовной болезни. – В его голосе проскользнула нотка сарказма.

Элегантный лимузин остановился на залитой солнцем площадке перед виллой, описав по ней медленный полукруг. Романо подбежал открыть дверцу со стороны хозяина.

– Добро пожаловать, синьор Чезаре, – сказал он, приветливо улыбаясь. Это был человек с черным от солнца лицом и узкими карими глазами, спокойными и добрыми.

Чезаре обменялся с ним приветствием и обошел вокруг машины, чтобы помочь выйти Марии. Но она опередила его и уже стояла перед Аузонией, маленькой коренастой женщиной с недоверчивым взглядом и крупным невыразительным лицом.

– А это синьора… – Чезаре запнулся. Его властная манера разговаривать здесь спасовала перед тысячелетними предрассудками.