Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - Эдуард Филатьев

Поэтов, перечисленных Михаилом Розенфельдом (Ивана Молчанова, Иосифа Уткина, Александра Жарова, Александра Безыменского, Семёна Кирсанова), в наши дни мало кто помнит. А тогда все они действительно «гремели». И от этого их «громыхания» организаторам «конференций» было очень нелегко.

Михаил Розенфельд:

«Адской мукой было для меня "работать" с поэтами. Идёт конференция. После конференции должны быть литературные выступления. Публика с нетерпением ждёт художественной части. И вот тут-то и начиналась мука, потому что, если приезжал Уткин и видел Кирсанова, он забирал свою шапку и уходил:

– Я не буду выступать, если выступает Кирсанов.

Приезжает Жаров, видит Безыменского:

– Я не буду выступать!

Надо было проявлять чудеса изобретательности, чтобы вечер не сорвался. Я говорил Уткину, что Кирсанов не будет выступать. А потом всё-таки выступал Кирсанов, и Уткин заявлял, что в следующий раз он не приедет.

С Маяковским никогда этого не было. Он никогда не спрашивал, кто будет выступать, и никогда не заявлял о том, что "если выступает такой-то товарищ, я выступать не буду". Маяковский всегда приезжал к самому началу конференции, садился за сценой и слушал выступления читателей!».

Тем временем в Ленинграде на Марсовом поле состоялись похороны Михаила Лашевича, на которые оппозиционеры допущены не были.

Юсуп Абдрахманов:

«10.09.1928.

Лашевич старый солдат ленинской гвардии, герой Октября, трибун революции и чудовищно глупо, когда его друзьям запрещается быть на его похоронах. Тяжело сознавать, что и ЦК делает глупости, но это так…»

В тот же день (10 сентября) в Москве состоялась конференция читателей «Комсомольской правды». Открывая это мероприятие, редактор газеты Тарас Костров (псевдоним Александра Сергеевича Мартыновского) обратился к собравшимся:

«… перед отъездом за границу Маяковский хочет получить задание – "командировку", не ту "командировку", по которой надлежащие ведомства выдают заграничный паспорт, а словесный мандат, "наказ" от своей аудитории».

Случайно ли упомянул комсомольский редактор о «надлежащих ведомствах», выдающих «командировку-задание», или хотел просто напомнить присутствовавшим в зале об особом статусе поэта, сказать трудно. Но 12 сентября «Комсомольская правда» напечатала статью об этом «прощальном» вечере (она называлась «Маяковский получил "командировку"»), где особо подчеркивалось, что за границу Маяковский едет исключительно с литературными целями. Об этом поэт и заявил собравшимся:

«– Я пришёл получить от вас командировку. Мой лозунг – одну разглазей-ка к революции лазейку!»

Фразу эту (о лазейке к революции) Владимир Владимирович взял из своего стихотворения о Тальникове, опубликованного 8 сентября в газете «Писатель и читатель»:

«Не лезем / мы / по музеям,

на колизеи глазея.

Мой лозунг – / одну разглазей-ка

к революции лазейку…

Теперь / для меня / равнодушная честь,

что чудные / рифмы рожу я.

Мне / как бы / только / получше уесть,

уесть покрупнее буржуя.

Поэту, / по-моему, / слабый плюс

торчать / у веков на выкате.

Прощайте, Тальников, / я тороплюсь,

а вы / без меня чирикайте».

Юсуп Абдрахманов:

«12.09.1928.

В одиннадцать часов пошёл на заседание президиума ЦИК Союза… Был там ещё Каганович, этот законченный бюрократ, беспринципный, держиморда. Еврейский народ дал немало талантов революции, но дал ещё и этого…»

15 сентября 1928 года отмечался «День книги», и Маяковский откликнулся на это событие стихотворением «Лучше тоньше, да лучше», напечатанном в газете «Читатель и писатель». Начиналось он удивительным заявлением:

«Я / не терплю книг:

от книжек / мало толку…»

Но выступать с лекциями поэт, не читавший «книжек», очень любил. И в сентябре 1928 года в Москве появились афиши, зазывавшие на «разговор-доклад» Маяковского «Левей Лефа!» в Большой аудитории Политехнического музея. Среди тем, которые должны были быть подняты в докладе, назывались и такие: «Кого изменил Леф? Кто изменил Леф? Кто изменил Лефу? Крах групп».

Объясняя Главлиту необходимость этого мероприятия, Маяковский написал в записке, поданной цензорам:

«Задача доклада показать, что мелкие литературные дробления изжили себя, и вместо групповых объединений литературе необходимо сплотиться вокруг… газет, агитпропов, комиссий, организуемых к дням революционных празднеств».

26 сентября доклад «Левей Лефа» был прочитан. Маяковский, в частности, сказал:

«В своё время лефовцы выбросили лозунг борьбы за газету как за единственный вид литературы. С сегодняшнего дня я отказываюсь от лозунга "Только газета есть литература" и выдвигаю другой лозунг: "Да здравствует стихотворение! Да здравствует поэма!" В своё время лефовцы аннулировали живопись, заменив её фотографией. С сегодняшнего дня я амнистирую Рембранта. Я борюсь против тех, которые пытаются превратить в Леф в "общество любителей левого искусства". Леф в том виде, в каком он был, больше не существует. Но это не значит, что борьба за левое искусство, которую мы ведём, ослабеет хотя бы на минуту!»

Доклад Маяковского, по свидетельству Павла Лавута, вызвал «множество кривотолков», так как в нём во всеуслышание заявлялось о разброде мнений, возникшем в Лефе. А ведь было очень хорошо известно, что против сочинения поэм и против живописи выступал идеолог Левого фронта искусств Осип Брик, ратовавший за газеты, рекламу и фотографии. Получалось, что именно против него и выступил Маяковский. Стало быть, это выступление Владимира Владимировича оказалось, пожалуй, ещё одним публичным ударом по Осипу Максимовичу (ведь поэт заявил: «Я борюсь…»).

В.В. Маяковский в квартире в Гендриковом пер. Москва, 1928. Фото: О. Брик

Обратим внимание на этот неожиданный выпад! Кое-кому он даже показался «злым». Например, газета «Вечерняя Москва» на следующий день написала:

«Зло и остроумно говорил Маяковский о "бессмысленной, нелепейшей игре в литературные организации", …жаловался, что в СССР насчитывается 4000 поэтов, а ему одному приходится работать за всех и писать по заказу газет "по 3 стихотворения каждый день", так что к вечеру "он ходит выдоенный, с отвислым брюхом, и почти не на чем держаться подтяжкам…"».