Закрой дверь за совой - Елена Михалкова

– А потом в дело вмешался Серега. Который соображает гораздо быстрее меня.

– Чего там соображать, – проворчал Бабкин. – Ты бы еще мне дал команду «фас». Все же ясно было, как только ты бросил цитату. Я только опасался, что она все-таки начнет стрелять…

– …как и вышло…

– …и спину себе потянул. Старый уже слишком, чтобы такой вес в рывке поднимать с корточек.

– Старый, старый, – пробормотал Илюшин без всякого сочувствия и вдруг обернулся к Гройсу. – Михаил Степанович, когда становишься старым?

Бабкин от его бестактности поперхнулся чаем. Моня и Сема с одинаковым изумленным выражением, придававшим их лицам нечто комичное, уставились на Макара.

Только Гройс, казалось, не удивился и не обиделся.

– Никогда, – спокойно сказал он. – Нет никакой старости, Макар. Юность есть, а старости нет. Это все выдумки молодых.

Соловей по-прежнему пел в ветвях, Люся клялась, что невиновна, старенький трамвай громыхал по путям, развозя влюбленных и безучастных.

– Нет, я все-таки одного не понимаю, – громко сказал Верман, нарушая неловкое молчание. – Объясните же мне, Макар!

– Что именно?

– Как вам пришло в голову использовать пароль из детектива Одинцовой? Она же могла все понять! И вместо праздника мы бы имели панихиду, а я бы уже гладил траурный галстук, чтобы достойно выглядеть возле ваших могил.

Илюшин рассмеялся.

– Видите ли, Моня, мне известен один большой писательский секрет. Обещайте, что никому не скажете.

– Да чтоб я поперхнулся этим вашим секретом!

Верман подался вперед, приоткрыв рот.

– Слушайте и знайте, – сказал Илюшин. – Ни один автор, написавший больше двадцати книг, никогда не помнит собственных текстов.

Праздник удался – это признавали все, собравшиеся в доме Курчатовых. Бесконечно ели, пили, говорили цветистые тосты о мудрости, красоте и здоровье юбилярши. На маленькой сухой головке Альфии Ренатовны сияла диадема с синими сапфирами.

Василий был приветлив и немногословен. Послушно обнимал многочисленных теток и дядюшек, чьи лица к концу празднества слились в одно. Притворялся, будто помнит их детей. Помог отцу открыть шампанское, наравне с женщинами таскал блюда из кухни, а когда дело дошло до коньяка, разливал, начиная с самых старших и уважаемых членов большой семьи. Поднимал тост в честь бабушки, аплодировал тостам других, не разбирая слов, смеялся, когда смеялись все, торжественно молчал, когда наступала тишина, – оказалось, что можно существовать в потоке, совсем не вдумываясь, что происходит вокруг.

И ни разу, ни разу не встретился взглядом с Динарой.

Она все время оставалась где-то вдалеке, свежая, с кроткой улыбкой на губах, и почтительно склонялась перед восточной родней Альфии. Борис мог бы быть доволен такой женой. Он и был доволен: поглядывал одобрительно, шутил, даже поцеловал руку.

– Васька! – хрипло позвал кто-то из дядьев. – Ты расскажи, как дела в институте! Вон красавец какой вымахал. Все девки твои, а?

– Я больше по учебе, – солгал Василий.

– Молодец! В наших пошел!

И снова пили, веселились, ссорились, мирились, и от всего этого шума он в конце концов отупел настолько, что уже не понимал, что чувствует. Внутри стояло большое горе, как ледяная вода, и поднималось все выше и выше. Он боялся, что когда она доберется до горла, то снова вырвется черным воем.

– Я его вот так держу! – донесся до него голос отца. Василий воочию представил крепкий красный кулак, которым тот потрясает в воздух. – Пока он никто. Никто и звать никак! Вот добьется чего-нибудь, встанет на ноги – тогда посмотрим!

«Я никто».

Василий поднялся, ушел на кухню. Хорошо быть никем.

Но его быстро вернули, затормошили, загомонили, и он снова погрузился в бесконечную, тягостную, гипнотизирующую суету.

Когда все закончилось, Василий хотел незаметно скрыться, но отец придержал его за локоть.

– Опять деньги у бабки клянчил? – спросил он, исподлобья глядя на давно переросшего его сына. – Еще раз услышу, доску твою об голову тебе сломаю. Понял?

Он был пьян, взбудоражен празднеством, болтовней, по-родственному обидными насмешками и даже собственной женой. Что-то странное творилось то ли с ним, то ли с Динарой. Сегодня она была так же притягательна, как в тот вечер, когда он впервые увидел ее. Он ловил взгляды мужчин и безошибочно трактовал их, и от этого душу заливала гордость – не за нее, за себя. Взвинченность его достигла пика, когда мать подняла морщинистые ладони и поправила диадему.

На миг Бориса ослепило сияние.

Это все – его! Он здесь хозяин. Пусть родня посмеивается за глаза, но улыбки гаснут, едва они вспоминают о диадеме Турне. В его власти и самая желанная женщина на этом торжестве, и старуха с сокровищем на белой голове, и рослый рыжий парень, его сын, на которого со смущенным хихиканьем поглядывают троюродные сестры.

Правда, Василий был подозрительно молчалив весь вечер, Борису это не нравилось. Он хотел показать товар лицом – как жену, как мать в ее диадеме! Он хотел гордиться им, черт возьми! Нормальное отцовское желание.

– Ты что, болеешь? – сердито спросил он. – Бледный какой-то…

– Съел, может, что-то не то, – сказал Василий, отводя взгляд. – С утра живот прихватывало.

– Ну так выпей, я не знаю, таблеток каких. И чтобы не сидел букой, а радовался! Понял меня?

– Понял. Радоваться.

Борис сделал короткий жест, означавший: все, свободен.

Василий вошел в комнату, лег на кровать, не раздеваясь, и стал смотреть в окно.

Сначала за окном было темно. Потом ветер разогнал облака, и на небо выкатились звезды, крупные, как детские слезы.

Понемногу на дом снизошла тишина. Не слышно было ни голосов, ни храпа, ни шагов – только скрип деревьев снаружи и тревожный, нетерпеливый шелест листвы.

Узкая полоса света упала на пол из приоткрытой двери. Василий приподнялся на локте.

В его комнату проскользнула Динара.

Она была полностью одета, волосы заплетены в две косы, на плече – тяжелая сумка. Динара прислонилась спиной к двери.

Василий встал, шагнул к ней, на полпути застыл.

Несколько секунд они смотрели друг на друга.

– Я ухожу, – тихо сказала Динара. – К твоему отцу не вернусь.

Он стиснул зубы. Пусть! Так даже лучше. Нет сил смотреть на нее, ощущать, что она рядом. Невозможно думать, что она делит постель с его отцом, от этого в голове все взрывается, словно туда сунули блендер и взбили мозги в кровавую кашу.

– Пойдешь со мной? – добавила Динара.

Василий стоял молча.