Братья Карамазовы - Федор Достоевский

– А зачем ввязался? Зачем Дмитрию Федоровичу сталпереносить? – раздражительно проговорил Иван Федорович.

– А как бы я не ввязался-с? Да я и не ввязывался вовсе, еслихотите знать в полной точности-с. Я с самого начала все молчал, возражать несмея, а они сами определили мне своим слугой Личардой при них состоять. Толькои знают с тех пор одно слово: «Убью тебя, шельму, если пропустишь!» Навернополагаю, сударь, что со мной завтра длинная падучая приключится.

– Какая такая длинная падучая?

– Длинный припадок такой-с, чрезвычайно длинный-с. Несколькочасов-с али, пожалуй, день и другой продолжается-с. Раз со мной продолжалосьэто дня три, упал я с чердака тогда. Перестанет бить, а потом зачнет опять; и явсе три дня не мог в разум войти. За Герценштубе, за здешним доктором, тогдаФедор Павлович посылали-с, так тот льду к темени прикладывал да еще односредство употребил… Помереть бы мог-с.

– Да ведь, говорят, падучую нельзя заранее предузнать, чтовот в такой-то час будет. Как же ты говоришь, что завтра придет? – с особенными раздражительным любопытством осведомился Иван Федорович.

– Это точно, что нельзя предузнать-с.

– К тому же ты тогда упал с чердака.

– На чердак каждый день лазею-с, могу и завтра упасть счердака. А не с чердака, так в погреб упаду-с, в погреб тоже каждый деньхожу-с, по своей надобности-с.

Иван Федорович длинно посмотрел на него.

– Плетешь ты, я вижу, и я тебя что-то не понимаю, – тихо, нокак-то грозно проговорил он, – притвориться, что ли, ты хочешь завтра на тридня в падучей? а?

Смердяков, смотревший в землю и игравший опять носочкомправой ноги, поставил правую ногу на место, вместо нее выставил вперед левую,поднял голову и, усмехнувшись, произнес:

– Если бы я даже эту самую штуку и мог-с, то есть чтобыпритвориться-с, и так как ее сделать совсем нетрудно опытному человеку, то итут я в полном праве моем это средство употребить для спасения жизни моей отсмерти; ибо когда я в болезни лежу, то хотя бы Аграфена Александровна пришла кихнему родителю, не могут они тогда с больного человека спросить: «Зачем недонес?» Сами постыдятся.

– Э, черт! – вскинулся вдруг Иван Федорович с перекосившимсяот злобы лицом. – Что ты все об своей жизни трусишь! Все эти угрозы братаДмитрия только азартные слова и больше ничего. Не убьет он тебя; убьет, да нетебя!

– Убьет как муху-с, и прежде всего меня-с. А пуще того ядругого боюсь: чтобы меня в их сообществе не сочли, когда что нелепое надродителем своим учинят.

– Почему тебя сочтут сообщником?

– Потому сочтут сообщником, что я им эти самые знаки всекрете большом сообщил-с.

– Какие знаки? Кому сообщил? Черт тебя побери, говори яснее!

– Должен совершенно признаться, – с педантским спокойствиемтянул Смердяков, – что тут есть один секрет у меня с Федором Павловичем. Они,как сами изволите знать (если только изволите это знать), уже несколько дней,как то есть ночь али даже вечер, так тотчас сызнутри и запрутся. Вы каждый разстали под конец возвращаться рано к себе наверх, а вчера так и совсем никуда невыходили-с, а потому, может, и не знаете, как они старательно начали теперьзапираться на ночь. И приди хоть сам Григорий Васильевич, так они, разве что поголосу убедясь, ему отопрут-с. Но Григорий Васильевич не приходит-с, потомуслужу им теперь в комнатах один я-с – так они сами определили с той самойминуты, как начали эту затею с Аграфеной Александровной, а на ночь так и ятеперь, по ихнему распоряжению, удаляюсь и ночую во флигеле, с тем чтобы дополночи мне не спать, а дежурить, вставать и двор обходить, и ждать, когдаАграфена Александровна придут-с, так как они вот уже несколько дней ее ждут,словно как помешанные. Рассуждают же они так-с: она, говорят, его боится,Дмитрия-то Федоровича (они его Митькой зовут-с), а потому ночью попозже задамико мне пройдет; ты же, говорит, ее сторожи до самой полночи и больше. И еслиона придет, то ты к дверям подбеги и постучи мне в дверь аль в окно из садурукой два первые раза потише, этак: раз-два, а потом сейчас три раза поскорее:тук-тук-тук. Вот, говорят, я и пойму сейчас, что это она пришла, и отопру тебедверь потихоньку. Другой знак сообщили мне на тот случай, если что экстренноепроизойдет: сначала два раза скоро: тук-тук, а потом, обождав еще один раз,гораздо крепче. Вот они и поймут, что нечто случилось внезапное и что оченнонадо мне их видеть, и тоже мне отопрут, а я войду и доложу. Все на тот случай,что Аграфена Александровна может сама не прийти, а пришлет о чем-нибудьизвестить; окромя того, Дмитрий Федорович тоже могут прийти, так и о немизвестить, что он близко. Оченно боятся они Дмитрия Федоровича, так что если быдаже Аграфена Александровна уже пришла, и они бы с ней заперлись, а ДмитрийФедорович тем временем где появится близко, так и тут беспременно обязан я имтотчас о том доложить, постучамши три раза, так что первый-то знак в пятьстуков означает: «Аграфена Александровна пришли», а второй знак в три стука –«оченно, дескать, надоть»; так сами по нескольку раз на примере меня учили иразъясняли. А так как во всей вселенной о знаках этих знают всего лишь я даони-с, так они безо всякого уже сумления и нисколько не окликая (вслух окликатьони очень боятся) и отопрут. Вот эти самые знаки Дмитрию Федоровичу теперь истали известны.

– Почему известны? Передал ты? Как же ты смел передать?

– От этого самого страху-с. И как же бы я посмел умолчатьпред ними-с? Дмитрий Федорович каждый день напирали: «Ты меня обманываешь, тыот меня что скрываешь? Я тебе обе ноги сломаю!» Тут я им эти самые секретныезнаки и сообщил, чтобы видели по крайности мое раболепие и тем самымудостоверились, что их не обманываю, а всячески им доношу.

– Если думаешь, что он этими знаками воспользуется и захочетвойти, то ты его не пускай.

– А когда я сам в припадке буду лежать-с, как же я тогда непущу-с, если б я даже и мог осмелиться их не пустить-с, зная их стольотчаянными-с.

– Э, черт возьми! Почему ты так уверен, что придет падучая,черт тебя побери? Смеешься ты надо мной или нет?

– Как же бы я посмел над вами смеяться, и до смеху ли, когдатакой страх? Предчувствую, что будет падучая, предчувствие такое имею, отстраху от одного и придет-с.

– Э, черт! Коли ты будешь лежать, то сторожить будет Григорий.Предупреди заранее Григория, уж он-то его не пустит.

– Про знаки я Григорию Васильевичу без приказания барина несмею никоим образом сообщить-с. А касательно того, что Григорий Васильевич ихуслышит и не пустит, так они как раз сегодня со вчерашнего расхворались, аМарфа Игнатьевна их завтра лечить намереваются. Так давеча и условились. Алечение это у них весьма любопытное-с: настойку такую Марфа Игнатьевна знают-си постоянно держат, крепкую, на какой-то траве – секретом таким обладают-с. Алечат они этим секретным лекарством Григория Васильевича раза по три в год-с,когда у того поясница отнимается вся-с, вроде как бы с ним паралич-с, раза потри в год-с. Тогда они берут полотенце-с, мочат в этот настой и всю-то емуспину Марфа Игнатьевна трет полчаса-с, досуха-с, совсем даже покраснеет ивспухнет-с, а затем остальное, что в стклянке, дают ему выпить-с с некотороюмолитвою-с, не все, однако ж, потому что часть малую при сем редком случае исебе оставляют-с и тоже выпивают-с. И оба, я вам скажу, как не пьющие, так тути свалятся-с и спят очень долгое время крепко-с; и как проснется ГригорийВасильевич, то всегда почти после того здоров-с, а Марфа Игнатьевна проснется,и у нее всегда после того голова болит-с. Так вот, если завтра Марфа Игнатьевнасвое это намерение исполнят-с, так вряд ли им что услыхать-с и ДмитрияФедоровича не допустить-с. Спать будут-с.