Бертран и Лола - Анжелик Барбера

На следующее утро, на стойке портье, она купила открытку. Черный драккар[62] заходит в порт. Приехало такси. Лола сунула открытку в сумку. На обратном пути в списке пассажиров не оказалось ни одного Бертрана из всех, проживающих на планете, хотя Лола подумала: Пусть Дафна забирает остальных, мне нужен только мой. Они готовились к взлету, где перспектива бесконечна. А до звезд рукой подать – в полете.

На земле все иначе: дети у Франка, ночь беспощадна, тысяча милых пустяков обретают тени и превращаются в слезы. Куда они текут? В Байкал? Каким путем? Что за ветер их гонит? Они проходят сквозь стены, уносят с собой гадкие мысли и питают ими чудовищ, прячущихся по углам… Лола вбежала в комнату Эльзы, скользнула к ней в постель. Сестра не проснулась.

Утром, когда она открыла глаза, Эльзы в кровати не было. Она сидела на своем личном диванчике перед своим личным телевизором и смотрела с конца мультфильм «Тинтин и голубые апельсины».

– Привет, Лола-Лола!

– Как тебе удается смотреть задом наперед и ничего не путать?

– У Тинтина голубая рубашка.

– Всегда. Или желтая. Кажется, я видела…

– У апельсина голубая рубашка.

– Преподаватель Подсолнечник сказал, что этот фрукт мог бы расти в пустыне.

– В десерте, – серьезно поправила сестру Эльза. – Апельсин растет в десерте[63].

Лола закрыла глаза. Подумала об апельсинах Момо. Откуда были апельсины, которые они ели тогда? Она резко поднялась, чтобы прогнать эти мысли, но они не отвязались, потащились за ней по лестнице в ванную. Помню, как ты чистил апельсины. Вкус твоих губ, капли воды в ду́ше. Часы молчания. Я помню все – абсолютно все.

Развод совершился, но Франк и Лола при свидании ни словом об этом не обмолвились. Вернувшись за детьми, она вошла на участок, раскинула руки, и Ленни с Марией кинулись в ее объятия с душераздирающим криком «Мама!». Франк так переживал, что у него зашлось сердце. Он решил, что даже к двери дома в Сен-Тибо никогда больше не подойдет, и в воскресную полночь 6 мая отправил Лоле сообщение: 1. Я не выкупаю твою долю. 2. Свою долю оцениваю не ниже 450 000 евро. Стоимость участка и мебели, которую хочу сохранить, возмещу.

Вообще-то он долго колебался, сидя перед монитором. Был еще один пункт – № 3, в котором говорилось, что он ничего не подпишет, если «мерзавец Бертран Руа – Руа, которого ты предпочла мне, придурок и мастер сексутех, разрушивший мою жизнь», захочет купить дом. Франк стер этот пункт по очень простой причине: он не мог видеть написанным имя своего врага. И уж тем более представлять его под стеклянной крышей, которую я спроектировал ради твоего удовольствия… Франк отослал письмо и похромал к холодильнику. На кухню вышла Мари-Анж и напомнила сыну о назначенной на завтра операции.

– Анестезиолог предупредил – утром ничего не есть!

– Почему ты не спишь?

– Твой отец ужасно храпит… Не беспокойся, я завела будильник и встану вовремя. – Она посмотрела в глаза сыну, и он сказал:

– Хорошо, что ты здесь, со мной.

– Мегера не смогла бы в очередной раз упрекнуть меня за то, что бросаю тебя.

Франк отключил слуховой аппарат и произнес, не слыша себя:

– Спокойной ночи, мама.

Женщина проводила его взглядом. Он по-прежнему сильно хромает. Она машинально погладила кончиками пальцев конверт в кармане жакета. Мари-Анж нигде с ним не расставалась, даже брала с собой в Париж, где общалась с Лолой.

Разобрав почту, она отложила конверт в стопку, предназначенную этой чертовой девке, ее невестке, но марка с африканскими мотивами разбудила дремавшую интуицию. Мари-Анж перевернула конверт, прочла фамилию отправителя – «Б. Руа…», – побледнела, залилась краской, кинулась в ванную, заперлась и… Да, она совершила недопустимый поступок – вскрыла чужое письмо, но совесть молчала. Не требовалось заканчивать Национальную школу администрации[64], чтобы понять: фотографу неизвестно, где обретается гадина.

Мать Франка не знала, на что решиться – спустить конверт в унитаз или показать сыну, – и спрятала его: не хватает вызвать засор, ясно, на ком сорвет злость ее несчастный сын. И Мари-Анж решила молчать.

На следующий день она позвонила Лоле. Сумка, где лежал конверт, стояла у нее на коленях.

– Франка вывезли из операционной.

– Что случилось?

– Ничего. Все идет по плану. Они пересадили на шею кусочек кожи с левого бедра. Ты ведь заметила, как ужасно выглядит его шея?

– Как он себя чувствует?

– Франк в палате интенсивной терапии, но хирург сказал, что все прошло хорошо. Буду держать тебя в курсе. Ты прочла письмо насчет дома?

– Как раз открываю.

– Сообщи о своем решении и поцелуй крепко-крепко Ленни и Марию.

– Для меня была почта?

– Я все отдала твоему дяде, когда он приезжал за вещами, а потом, насколько мне известно, ты сделала переадресацию, разве нет?

Мари-Анж повесила трубку с чувством глубокого удовлетворения и уверенности в собственной правоте, а Лола целых пятнадцать минут читала письмо с «интонациями» свекрови. Почему Франк ничего не сказал о трансплантации и в письме ни словом не обмолвился? Мари-Анж наверняка «просветила» ее по собственной инициативе.

Свекровь вообще осмелела после смерти Королевы Милан и даже переняла ее тон. Молодая женщина подумала об отце. Я продам участок, который ты купил, папочка. Не могу больше жить в этом доме, понимаешь? Я ушла от Франка, потому что боялась утратить контроль – как ты. По-моему, я не благодарила тебя ни за землю, ни за квартиру на улице Эктор, и это меня огорчает. Я сказала Бертрану, что должна была ходить с тобой на рыбалку, не считаясь со временем, а повела себя как неблагодарная дрянь.

Минуту спустя она набрала номер дяди, занимавшегося недвижимостью.

– Не волнуйся, детка, момент для продажи идеальный.

– Подбери заодно маленький домик рядом с мамой.

– В каких пределах?

– В Рив-сюр-Марн.

– Я вообще-то имел в виду цену, но почему бы и не в Рив!