Медовый месяц в улье - Дороти Ли Сэйерс

– Послушайте! Не плачьте так горько. Он того не стоит. Честно. На десять миллионов мужчин не найдется и одного, из-за которого стоило бы так убиваться. – Людям бесполезно говорить та кое. – Постарайтесь его забыть. Я знаю, это кажется невозможным…

Мисс Твиттертон подняла взгляд:

– Вы бы не сочли это таким уж простым делом?

– Забыть Питера? – (Нет, и другое – тоже.) – Ну, разумеется, Питер…

– Да, – сказала мисс Твиттертон без обиды в голосе. – Вы из тех, кому повезло. Я уверена, вы этого заслуживаете.

– Твердо знаю, что не заслуживаю.

(Черта с два, милейший, много лучше! Если принимать каждого по заслугам…[249])

– И что вы, должно быть, думаете обо мне! – вскричала мисс Твиттертон, внезапно возвращаясь к действительности. – Надеюсь, он не слишком рас сердился. Понимаете, я услышала, как вы заходите в дом, а встречи с кем-либо я просто не вынесла бы, поэтому убежала наверх, а потом было так тихо, что я подумала, вы ушли, и спустилась. И увидела вас, таких счастливых…

– Это совершенно не важно, – поспешно сказала Гарриет. – Прошу вас, не придавайте этому значения. Он знает, что это просто случайность. Ну же, не плачьте.

– Мне надо идти. – Мисс Твиттертон сделала слабую попытку поправить растрепавшиеся волосы и кокетливую шляпку. – Ну и вид у меня, наверное.

– Все в порядке. Вам только нужно немного припудриться. Где моя… ой, я оставила ее у Питера в кармане. Нет, вот она, на этажерке. Это Бантер. Он всегда за нами прибирает. Бедный Бантер – история с портвейном, должно быть, страшный удар для него.

Мисс Твиттертон терпеливо стояла, пока ее приводили в порядок, словно малыш в руках проворной няньки.

– Вот – вы выглядите замечательно. Видите? Ни кто ничего не заметит.

Зеркало! При мысли о нем мисс Твиттертон сжалась, но ее подстегнуло любопытство. На нее смотрело ее собственное лицо, но какое странное!

– Я никогда раньше не пудрилась. Я… я себя чувствую такой легкомысленной. – Она зачарованно рассматривала свое отражение.

– Ну, – сказала Гарриет, – иногда это полезно. Позвольте, я заправлю вот этот завиток сзади…

В зеркале возникло ее собственное смуглое разгоряченное лицо, и она, к стыду своему, увидела, что в волосах до сих пор осталась виноградная ветвь.

– Боже мой! Как глупо я выгляжу! Мы дурачились.

– Вы выглядите прелестно, – сказала мисс Твиттертон. – О господи… Надеюсь, никто не подумает…

– Никто ничего не подумает. А теперь обещайте мне, что больше не будете так горевать.

– Да, – скорбно сказала мисс Твиттертон. – Я попытаюсь. – На ее глаза медленно набежали две больших слезы, но она вспомнила про пудру и аккуратно их промокнула. – Вы так добры. Мне надо бежать.

– Доброй ночи.

За открывшейся дверью обнаружился Бантер, он топтался неподалеку с подносом.

– Надеюсь, я не задержала ваш ужин.

– Нисколько, – сказала Гарриет, – еще не время. Так до свидания и не тревожьтесь. Бантер, пожалуйста, проводите мисс Твиттертон.

Она постояла, рассеянно разглядывая свое лицо в зеркале, так и не выпустив из рук виноградную плеть.

– Бедняжка!

Один вскричал: “Помилуй Бог!”, другой

Вскричал: “Аминь”, как будто видел эти

Палаческие руки[250].

Уильям Шекспир “Макбет”

Осторожно вошел Питер с графином.

– Все в порядке, – сказала Гарриет. – Она ушла. Он поставил вино, тщательно рассчитав расстоя ние от огня, и светски заметил:

– Мы все же нашли графины.

– Да, я вижу.

– Господи, Гарриет, что я говорил?

– Ничего страшного, дорогой. Всего лишь цитировал Донна.

– И все? Мне-то казалось, что я и от себя пару фраз вставил… Ну да какая разница. Я люблю тебя, и мне плевать, сколько народу это знает.

– Благослови тебя бог.

– И все же, – продолжил он, решив раз и навсегда покончить со щекотливой темой, – этот дом действует мне на нервы. Скелеты в дымоходе, трупы в погребе, пожилые дамы за дверью… Перед сном надо будет заглянуть под кровать… Ой!

Он нервно вздрогнул оттого, что вошел Бантер с торшером в руках, и замаскировал смущение, лишний раз наклонившись пощупать графин.

– Это все-таки портвейн?

– Нет, кларет. Несколько моложавый, но приятный леовиль с незначительным осадком. Судя по всему, хорошо перенес дорогу – он вполне прозрачен.

Бантер поставил торшер у камина, метнул на графин взгляд, исполненный немой боли, и неслышно удалился.

– Не я один страдаю, – сказал его хозяин, покачав головой. – Бантер очень нервничает. Принял близко к сердцу этот беспораддлок – это была последняя капля. Сам-то я люблю и суету и суматоху, если в меру, но у Бантера твердые принципы.

– Да. К тому же, хотя со мной он само очарование, твоя женитьба, должно быть, стала для него ужасным ударом.

– Скорее потребовала эмоционального напряжения. И еще он слегка волнуется за это расследование. Полагает, что я не вкладываю в него душу. Например, сегодня…

– Боюсь, он прав, Питер. Женщина тебя соблазнила.

– O felix culpa![251]

– Разбазариваешь время на кладбищах, вместо того чтобы идти по следу. Правда, следов-то и нет.

– А если были, Бантер наверняка их собственноручно стер – вместе со своей подельницей Раддл. Раскаяние ест его душу, как гусеница капустный кочан… Но он совершенно прав, до сих пор я только лишь бросил подозрение на несчастного мальчишку Селлона – хотя, судя по всему, с тем же успехом мог выбрать кого угодно другого.

– Например, мистера Гудакра. У него нездоровая страсть к кактусам.

– Или треклятых Раддлов. Кстати, в то окно я пролезаю. Я попробовал сегодня днем.

– Правда? А ты узнал, мог ли Селлон перевести часы миссис Раддл?

– А!.. Ты сама этим занялась. Детективщика хлебом не корми, дай решить проблему часов. Ты похожа на кота, который сожрал канарейку. Выкладывай – что ты выяснила?

– Их не могли перевести больше чем на десять минут в обе стороны.

– В самом деле? А откуда у миссис Раддл часы, отбивающие четверти?

– Это свадебный подарок.