Вариации для темной струны - Ладислав Фукс

еще. Потом посмотрела на меня, потому что я тоже отпил глоток, и сказала;

— Это страшная книга, и я поставлю ее на место. Мы посмотрим ее в другой раз. Уже поздно, жена генерала может не умереть. Лучше заглянем в ту бумагу, которая в папке на столе. Может, там чего написано о Судетах. Кто знает, что еще случится. На Градебной сегодня будут петь до утра.

Мы опять вбежали в кабинет, еще раз заглянули в эту страшную книгу, увидели фотографию голого мертвого мальчика, потом Руженка закрыла книгу и поставила ее на полку, это была книга с ярко-желтым корешком. Потом она наклонилась и показала на нижнюю полку.

— Нижняя полка со стеклянными дверцами, которые заперты, — покачала она головой. — Заперты на замок. Вот где книги! Стукнуть бы по стеклу, и оно разобьется. Но нам так нельзя делать, он бы догадался. Лучше когда-добудь поломаем замок. — Теперь — бумаги в папке.

Руженка подскочила к столу и открыла папку. Минуту она держала исписанную бумагу в руке, потом подвинула ее ближе к настольной лампе и сказала:

— Думаю, что это не касается Судет. Здесь какие-то буквы, которые невозможно прочитать… Этот хорошенький мальчик, — показала она на фотографию маленького мальчика, стоящую рядом с календарем, — похож на ангела. Он наверняка слушается, хорошо учится и не пьет водки!

— С чего бы ему пить! — сказал я, посмотрев на портрет.— Ведь он еще ребенок. Ведь он еще и в школу не ходит. А календарь мне нравится, — я показал на календарь, — он передвижной, на пружинке.

— На пружинке, — кивнула она, — нам такой календарь он не дает.

— Не дает, — согласился я. — Такой, конечно, для хороших детей.

Потом мы подошли к шкафу.

— Может, он заперт, — сказала Руженка взволнованно, — так нет смысла его трогать.

— Наверняка открыт, — сказал я, хотя и не мог этого знать. — Какой большой шкаф, в нем могли бы поместиться три человека! — воскликнул я и отступил от шкафа.

— Никого в нем нет, — возразила Руженка взволнованно, но тоже попятилась от шкафа. — И кто бы это мог в него спрятаться? Если бы там кто-нибудь был, то давно бы уж вылез. С таким же успехом может кто-нибудь сидеть и в сейфе… — Она показала на большие желтые двери в стене.

Наконец мы открыли шкаф.

В нем висели костюмы.

Светлые, серые, темные, самые разные. В стороне — два темно-зеленых мундира с золотыми пуговицами и темно-красными петлицами со звездами. Внизу стояли коробки с ботинками.

— Они полные, — сказала Руженка, попробовав их поднять. — Десять пар… Зачем ему столько, странно.

— У лучших людей бывает много ботинок, — сказал я. — А что там наверху?

Наверху, на полке, было много шляп и несколько свертков, перевязанных разноцветными тесемками.

— Легкие как перышки, — потрогала их Руженка. — Интересно, что в них? Мне кажется, в них волосы. Или вата… — сказала она. — Давай лучше закроем шкаф.

— Подожди! — закричал я в последний момент и задержал ее руку. — Здесь стоит коробка с сигарами. — И я взял коробку, которая стояла рядом со свертками, открыл ее, и мы оба свистнули. Коробка была полна сигарет.

— Господи,— испугалась Руженка, когда я схватил две сигареты и сунул их в карман, но я только усмехнулся и махнул рукой.

— Сейчас я курить не буду, — сказал я, — возьму их к себе в комнату. — Я бросил коробку назад, закрыл шкаф и посмотрел на столик возле кресел и изразцовой печи — там стояли две рюмки с остатками на дне. «Сегодня я не буду допивать остатки, — подумал я, — пусть себе стоят». А вслух произнес: — Мы условились, что после себя проведем по ковру пылесосом, чтобы замести следы.

— Да-да, — вздохнула Руженка, — пропылесосим ковер, пылесос в кладовке. Лучше я сейчас за ним сбегаю, чтобы не забыть.

Я опять остался один в кабинете. Я смотрел на письменный стол, на котором лежали папки, а под лампой стояли передвижной календарь и фотография мальчика. Кто знает, что это за мальчик, думал я, пожалуй, это не я. И не Гини. Может, это просто украшение. Потом мой взгляд скользнул по книжной полке, на тот ярко-желтый корешок книги, полной фотографий… Тут вошла Руженка с пылесосом.

— Мне кажется, что оно как-то странно скачет,— сказала она, держась за дверь, наверное, оттого, что у меня в руках пылесос. Если бы не пылесос, то не скакало бы. — Она оторвалась от двери и подошла к печке. — Оставлю его здесь, как кончим, так я его включу. Там у двери есть розетка, — сказала она и вернулась от печки к двери. — Кажется мне, что все еще очень скачет, я еще раз на минутку забежала в кухню…

Я хотел ей что-то сказать, как вдруг часы в передней пробили целый час и раздался шорох. Мы оцепенели.

Я подскочил к двери, напоследок оглянулся, погасил свет, и мы выбежали в переднюю.

— Что это было? — спросил я.

— Сердце у меня выскочило, — прошептала она, — минуточку...

Она подошла к входным дверям и прислушалась. Было тихо.

— Пойдем в кухню — сказала она решительно, — поздно. Жена генерала не умерла, и мать может вернуться. В кабинет мы заглянем в другой раз.

Мы пошли в кухню, она допила остаток из своей рюмки, а я из своей. Горло и грудь в последний раз обжег знакомый приятный сильный запах пряностей, кто его знает, что собственно, было в этой прозрачной белой жидкости. Но только не ментол.

— Надеюсь, мы ничем себя не выдали, — сказала Руженка, глядя в зеркало. — Ничего мы там не оставили, может ли он догадаться, что мы там были? А шорох нам просто показался. Это у нас в голове зашумело или часы…

— Наверное, у нас в голове, — сказал я. — На Градебной все еще поют, празднуют крах судетских немцев, нужно закрыть окно.

— Ага, празднуют крах судетских немцев, но еще что-нибудь будет, — кивнула Руженка и хотела закрыть окно, но тут снова раздался шорох, теперь на самом деле щелкнули двери в коридоре, возвращалась мать. Руженка прыгнула к столу, чтобы убрать бутылку, которая была совсем пуста, а я быстро схватил с