Тайна Дамы в сером - Ольга Строгова

Сеньор Лопес крякнул. Ему было жаль дочь, но он был мужчиной.

Он окинул взглядом ее красное, с несколько отвисшими уже щеками и двойным подбородком, лицо, ее грузную фигуру, затянутую в шелковое платье размера на два меньше, чем следовало бы, ее пухлые руки, мнущие мокрый кружевной платочек, после чего потрепал ее по широкой, влажной от жары спине и сказал, что все это глупости.

– А может быть, – не унималась Мануэла, – все-таки сказать ему про золото?

Тут уже сеньор Лопес был категорически против, и Мануэла ничего не добилась. Старик даже немного обиделся на нее за ее настойчивость.

– Вот когда я умру, тогда делай что хочешь. Нарушай наши традиции. Ты уже преуспела в этом, выйдя замуж за гринго… а теперь вот жалуешься на его невнимание и даже хочешь его подкупить!

– Вряд ли это возможно, – тяжело вздохнув, признала Мануэла.

– Если бы это было возможно, – веско заключил сеньор Лопес, – он не стал бы твоим мужем. Потому что я пристрелил бы его собственными руками.

Через два дня после этого разговора он разбил свою новенькую желтую «Феррари» и, чрезвычайно расстроенный, явился в дом зятя.

Было раннее и очень тихое утро (дети уже ушли в школу, а прислуга еще не приходила). Карл в кабинете разговаривал по телефону с начальством, и утешать старика пришлось одной Мануэле. Она поставила в духовку противень с его любимым имбирным печеньем и сварила кофе по-ацтекски.

– А ведь я собирался сегодня съездить в Акапулько, навестить твоего двоюродного брата, – жаловался сеньор Лопес, принимая из рук дочери керамическую кружку с угольно-черной, дымящейся жидкостью.

– Возьмите мой «Додж», – предложил зашедший на кухню Карл, – он мне сегодня не понадобится. Совещание в департаменте отменили, и я останусь дома.

– Я тоже поеду, – внезапно заявила Мануэла, – я давно не видела Винсента.

– Поезжай, – сказал Карл. Налил себе молока, взял пару маисовых лепешек и ушел назад в кабинет. Мануэла, закусив губу, посмотрела ему вслед, потом перевела взгляд на отца. Тот пожал плечами и, прежде чем встать из-за стола, рассовал оставшееся печенье по карманам яркой спортивной курточки.

Все же, когда машина была выведена из подземного стойла, супруг изволил выйти на крыльцо попрощаться. Мануэла, стоя на две ступеньки выше, обхватила его за шею и присосалась к губам, а он (и это особенно жгло и мучило его впоследствии) не только не ответил на поцелуй, но даже и развел слегка ее удушающее объятие.

Мануэла, опустив голову и больше не оглядываясь, устроилась на заднем сиденье.

Тесть за рулем, невозмутимо жующий печенье, махнул ему рукой и с ходу послал машину в галоп. Спокойный, респектабельный, серо-серебристый «Додж» несколько удивился, но послушно выполнил приказание.

Карл проводил машину взглядом и вернулся в кабинет, к начатому отчету.

Он успел подняться на второй этаж, открыть дверь, сесть за свой стол и вставить в пишущую машинку чистый лист бумаги до того, когда в отдалении прогремел взрыв.

В двух кварталах к северо-западу, машинально определил Карл. Он напечатал несколько слов, потом остановился. Посмотрел в открытое окно. Прислушался.

Услыхал сирены, кивнул и застучал снова. Но что-то мешало ему. Дважды, не заметив, напечатал он одно и то же слово. Снова посмотрел в окно.

Потом сорвался с места, схватил в прихожей куртку с полицейским удостоверением в кармане и понесся вниз, бормоча: «Не может быть, это не они… это же совсем в другую сторону…»

В ста метрах от дома широкая улица, по которой они должны были уехать, была перегорожена щитом с надписью: «Дорожные работы». Карл несколько секунд тупо смотрел на надпись, потом развернулся и побежал в переулок, в ту сторону, куда показывала стрелка «объезд». Переулок, вначале прямой, вильнул влево, ослепив бегущего солнечным отражением открываемого кем-то окна, и нехотя вывел прямо на площадь, полную дыма и сирен.

Посредине площади горела машина. Пламя было такое сильное и яркое, что у людей, собравшихся вокруг, не возникло и мысли о помощи. Никто из находящихся в машине не мог остаться в живых. Там просто некого было спасать.

Хотя нашелся один долговязый придурок, который, с разбегу врезавшись в толпу, попытался приблизиться к охваченной огнем машине.

Вот его и спасли. Пришлось, правда, с ним повозиться – оказался сильный, черт, едва одолели. Хотели сдать его полиции, чтобы немного остыл, но оказалось, что он и сам полицейский.

* * *

На другой день после похорон Карл находился дома. Он сидел в своем кабинете, за столом с пишущей машинкой, в которую был вставлен начатый лист. Первые слова там были напечатаны, когда они были еще живы, а последние, в середине четвертой строки, – когда уже нет.

Он был один.

Плачущих девочек увез на побережье дядя Винсент. Прислугу Карл отпустил, щедро заплатив за два месяца вперед. Телефон выключил, на звонки в дверь не отзывался.

Он уже знал, разумеется, что это был не несчастный случай. В машину было заложено мощное взрывное устройство, снабженное таймером.

Знал он и о том, что расследование взял на себя лично окружной прокурор.

Знал, но никаких чувств по этому поводу не испытывал. Все чувства были отключены, кроме боли.

Что же касается мыслей, то они тяжело и плавно, словно мертвые листья, двигались по тому же, очерченному болью кругу. Если бы не… разбитая машина тестя… внезапно отмененное совещание… его (будь оно проклято!) предложение взять «Додж»… его (будь проклят он сам!) холодность с женой, толкнувшая ее на эту поездку… она была бы сейчас жива. Тесть, чудаковатый, но добрый, хороший человек, был бы сейчас жив.

То, что в этом случае он сам, скорее всего, вознесся бы на небо в дыму и пламени, значения не имело. Если бы он мог заменить их собой, он сделал бы это не раздумывая.

Только это невозможно. Ничего нельзя исправить и ничего нельзя изменить. Нельзя даже попросить прощения, потому что не у кого.

В углу кто-то тихо кашлянул.

Карл нехотя перевел туда взгляд воспаленных, запавших, обведенных темными кругами глаз.

В углу, в кресле, обнаружился ацтек с суровым, резким, словно высеченным из красноватого камня лицом – старый учитель Карла.

Карл не удивился его появлению. В его нынешнем состоянии он не удивился бы, даже если б там оказался Авраам Линкольн или, скажем, архангел Михаил.

К тому же для настоящего ацтека оказаться внутри наглухо запертого дома, хотя бы и без приглашения хозяев, – это такие пустяки, о которых не стоит и говорить.

Не стал говорить об этом и старый ацтек.

Не стал он также тратить время на утешения, соболезнования и призывы держаться и взять себя в руки. Настоящим ацтекам чужды формальности.

Голосом сухим и бесстрастным он заявил, что завтра Карл должен быть готов отправиться с ним в небольшое путешествие. Они поедут в одно место высоко в горах, где вот уже много веков хранится фамильное достояние Лопесов, являющихся, как Карлу известно, прямыми потомками Монтесумы II, – в золоте, золотых монетах, золотых слитках и золотых же украшениях на общую сумму… тут ацтек назвал сумму, которая заставила бы встрепенуться и святого. Но Карл остался безучастным.