Парящая для дракона - Марина Эльденберт

Я плотно сжала губы и вцепилась в подлокотники.

Бен здесь ни при чем, он был совсем маленьким. Два года! Ему было всего два года, когда мать вынуждена была бежать из страны…

Из не самых веселых мыслей меня выдернул голос комментатора:

— …сегодня — впервые — участие в соревнованиях принимает Торнгер Ландерстерг! И это беспрецедентное событие…

Торн посмотрел в камеру (а показалось — прямо на меня) перед тем, как надеть очки — и я упустила следующие слова комментатора, а заодно и начало отсчета. Потому что в этот момент по-настоящему осознала, к чему прикоснулась. Власть — страшная сила и бесконечная ответственность. Такая, какой не пожелаешь никому, потому что стоящий не просто над городом, а надо всей страной, отвечает за миллионы жизней. Одно неверное решение может обойтись слишком дорого и может разрушить все. Наверное, именно поэтому я никогда не горела желанием становиться женой Торна. Вот только сейчас было уже поздно: я осознала это в тот момент, когда он оттолкнулся от склона, и мое сердце рухнуло вслед за ним.

Остаться на месте мне помогло исключительно присутствие Эллегрин — по крайней мере, попытку приподняться, еще сильнее сдавив подлокотники, я задушила в себе на корню. Даже руки сложила на коленях, и со стороны, должно быть, выглядела крайне расслабленной. Впрочем, мне было совершенно безразлично, как я сейчас выгляжу, потому что я смотрела только на центральный монитор.

Слова комментатора шли фоном, а я отмечала лишь резкие повороты, в которые Торн заходил на сумасшедшей скорости, и мгновения, когда лыжи отрывались от заснеженной трассы, и он летел. Над крутым склоном, чтобы спустя несколько мгновений снова стремительно врываться в обжигающий ледяной воздух.

— Он тебе не по зубам, детка, — донеслось слева.

Оказывается, я упустила момент, когда Эллегрин снова подалась ко мне, но на этот раз я даже не взглянула в ее сторону.

Толпа взревела, когда Торн, не сбавляя скорости, почти коснулся лыжами разметки, но… не коснулся. А после снова взлетел, и впереди его ждало еще несколько поворотов, за которым — финальный и самый сложный участок трассы. Едва коснувшись склона, ему нужно было преодолеть крутой поворот. Самый крутой изо всех, и несколько спортсменов на нем просто снесли разметку, а еще двое — упали. Обо всем этом бодро вещал комментатор, что касается меня, я замерла.

Как раз когда к Эллегрин снова подбежал тот мужчина, на сей раз с помощниками.

— Кубки, ферна Рэгстерн, — прокомментировал он расстановку на нашем столике, и так же быстро ретировался.

— Невероятная скорость! Просто невероятная! Если ферн Ландерстерг не сбавит ее на финальном участке, нас ждет новый рекорд! Невероятно, но… третий за сегодняшний вечер! Давайте все пожелаем ему удачи!

Голос комментатора стих, и над толпой повисла звенящая тишина. Такая, что, кажется, слышно было даже падение искрящихся в морозном воздухе снежинок. Особенно когда Торн оторвался от земли.

В эту минуту я почувствовала, что, кажется, не дышу.

А когда снег взметнулся в воздух, ударяя ему в лицо, дыхание перехватило повторно. И в третий раз — когда он вошел в поворот и вылетел на финишную прямую. Несколько мгновений (по крайней мере, я успела услышать удар собственного сердца) царила тишина, а потом толпа взорвалась овациями. Я разжала пальцы и потерла друг о друга взмокшие ладони.

Еще минута — и я уже могла видеть его не только на мониторе.

А потом все случилось само.

Под грохот аплодисментов Торн пересек финишную черту, и рев вокруг поднялся такой, что дате вопли комментатора:

— Невероятна! Невероятно… — вскоре в нем утонули.

А я, наоборот, выплыла. То есть почувствовала, что снова могу нормально дышать и вскочила. Подхватила кубок, предназначающийся победителю, и под вопль Эллегрин: «Ты с ума сошла?!» метнулась к ступенькам.

И к нему.

Врезаясь в него раньше, чем успели подскочить репортеры.

— Это тебе! — сообщила, вручая ему кубок и глядя в глаза.

В которые сейчас падала так же, как падала вместе с ним в каждую снежную бездну.

— А это тебе. — Торн раскрыл ладонь, и я увидела кольцо. То самое кольца. — Ты выйдешь за меня замуж, Лаура?

М-м-м… Э-э-э…

Не уверена, что это то, что стоит говорить на людях, особенно под прицелами десятков камер, которых неожиданно стало слишком много. Вокруг нас сейчас повисла такая тишина, что действительно будет слышно, если упадет снежинка.

— Это ответственная подготовка? — спросила я внезапно севшим голосом.

— На мой взгляд да. Более чем.

Он замолчал. Смотрел мне в глаза, как, кажется, не смотрел никогда. Не знаю, что он там видел, но в этот момент солнце падает на остроконечную вершину горы, отражается на его волосах яркими красными лоскутами. Именно сейчас мне невыносимо хочется запустить руки в его волосы, а потом приподняться на носочки и поцеловать — откровенно и глубоко. Вместо этого я отвечаю:

— Да. — Но поскольку получается очень тихо, еле слышно даже мне самой, повторяю уже громче: — Да.

Кажется, что мое «Да» подхватывает эхо разрывающих тишину оваций, и это эхо бьется о гаснущие в лучах заходящего солнца вершины. Грохота аплодисментов и нарастающих голосов вокруг становится еще больше, их столько, что я не слышу даже собственного сердца. Но может быть, я не слышу его потому, что пальцы Торна скользят по моей коже, когда он надевает мне кольцо.

В этот момент мир сужается только до этого прикосновения и его взгляда, от которого мне становится безумно жарко.

А после — снова взрывается овациями, поздравлениями, голосами, вспышками камер.

То, что я помню очень хорошо — так эта как мы идем в сопровождении мергхандаров, и лица в толпе сливаются. Бесконечная вереница сменяющих друг друга улыбок, сверкающих глаз, вскинутые вверх руки кружатся перед глазами. Чувство такое, что я пьяная: настолько, насколько это вообще возможно. Мажет быть, так и есть. Может быть…

Но сейчас, когда его ладонь сжимает мою, я чувствую это прикосновение так остро, как никогда раньше. Еще я помню аэрокар и как выхожу из него. Уже рядом с домиком Торна. Точнее, рядом с тем домиком, который должен быть нашим общим, но сейчас все эти воспоминания стираются. Остается только настоящий момент, одно мгновение, в которое стягивается и захлопнувшаяся дверь, и наш поцелуй.

Он… странный. Я просто раскрываю губы, а в следующий момент уже чувствую, что раскрыта я вся. И то, как его дыхание сливается с моим кажется самым правильным и самым естественным. От этого чувства, от той глубины, с которой Торн сейчас скользит губами по моим губам, становится не просто горячо. Невыносимо жарко: чувство такое, что я вспыхиваю вся — льдом, пламенем, от полыхающих губ до кончиков пальцев, от желания податься к нему, вжаться всем телом — внутри сладко пульсирует, и я подаюсь, вжимаюсь, скольжу телом по телу, вырывая из его груди хриплое рычание.