Страшная тайна - Диана Уинн Джонс

Мы с Уиллом переглянулись и улыбнулись, вспомнив, как ловко Ник всю жизнь водил Жанин за нос.

– Давай руку, – велел я, надвигаясь на Ника со своими солью и зерном.

– Обе руки, – поправила Цинка и дала Нику в другую руку свечу.

Я насыпал Нику в ладонь смеси зерна с солью и уже хотел опорожнить пакет с зерном в протянутую руку Роба, но тут мне показалось, что снова послышались шаги. Я опять развернулся. Из-за угла, оттуда же, откуда прибежал Ник, вышел Грэм Уайт. Похоже, он шел за ним следом. Сначала я увидел его отражение в зеркале – и он сунул руку под мышку под плащом, и этот жест означал только одно: он достает пистолет.

Тут все словно замедлилось. Мне вполне хватило времени понять, что если я вижу Грэма Уайта, то и он тоже видит нас всех, в том числе и Роба, и что именно Роба он убьет первым. У меня было вдоволь времени, чтобы аккуратно положить пакеты на пол. У меня оказалось – по ощущениям – добрых полчаса, чтобы поставить толстый волшебный заслон поперек коридора, а потом проверить, не приближается ли с другой стороны Жанин. Нет, Уайт был один.

Он шагнул из-за угла и выстрелил. Думаю, целился он Робу в голову. Грохот взрыва и треск рикошета сотряс пол, стены, воздух – все. Хоть что-то у меня получилось как надо, подумал я, глядя, как внушительный кусок потолка медленно отслаивается и валится на пол – бабах!

– Как ты быстро, – слабым голосом проговорил Уилл.

Второй раз выстрелить Уайт не успел: Цинка зашагала по коридору к нему, растоптав в крошки отвалившуюся штукатурку.

– Грэм Уайт!

Голос ее прогремел громче выстрела. Удаляясь, она не делалась меньше – ее розовая фигурка словно бы выросла. Когда она надвинулась на Уайта, он попятился.

– Грэм Уайт! – сказала Цинка. – Еще раз так сделаешь – и пожалеешь у меня, что родился!

Она была великолепна – но мы, даже Роб, не осмелились ждать, что будет дальше. Я торопливо насыпал Робу в ладонь зерна с солью, а остаток затолкал в поясную сумку вместе с третьей свечой, для Мари, и своей запасной зажигалкой. Тем временем Уилл зажег свечи – сначала Нику, потом Робу. После этого мы с ним бросились в дальний конец номера и принялись зажигать двойную цепочку свечей, одновременно читая стихи. Поскольку и Ник, и Роб видели дорогу, они сразу двинулись в путь. Помню, как между третьей и четвертой парой свечей я поднял голову и увидел, как они проходят мимо – два на удивление похожих профиля, причем похожих не только классической правильностью, но и выражением лиц. Оба были полны решимости – и в обоих случаях возникал вопрос, надолго ли этой решимости хватит. У Роба достанет твердости терпеть боль, но он не устоит перед соблазном, если кто-нибудь предложит ему легкий выход. Ник над этим легким способом только посмеется – но я не доверял бы ему ни на грош, если бы ему предложили пожертвовать чем-то желанным. А у меня было сильное чувство, что там, на еле различимой серой дороге, им и предложат выход, и потребуют жертв.

К этому времени мы уже дочитали строфу Уилла, и тут, к моей радости, вернулась Цинка, с чувством отряхивая руки, – как раз вовремя, чтобы прочитать свою строфу. Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, и мы хором дочитали стихотворение. К этому времени Ник и Роб были видны далеко вдали – две темные фигуры, две искорки света у самого подножия следующего холма. Вполне приличная скорость. Мы смотрели, как они поднимаются к вершине, и смотрели и смотрели, пока не стало ясно, что на следующем подъеме мы уже не различим вдали точечек света. Там было совсем темно.

– В общем, так, – произнесла Цинка. – От Уайта я пока что отделалась, а сейчас расскажу, как поступлю дальше. Где-то на этом этаже сейчас в разгаре вечеринка. Я туда не собиралась, потому что меня пригласил Тарлесс, но теперь, пожалуй, пойду. И постараюсь пробыть там по меньшей мере до рассвета, и буду слушать. Если Уайт вернется или случится еще что-нибудь, зайдите за мной или позвоните в номер пятьсот девять. Договорились?

– А можно я тебя попрошу перед уходом основательно проверить комнату Ника? – сказал я. – Меня тревожит, что мать хотела отправить его туда.

– Хорошая мысль, – сказала Цинка. И ушла проверять.

А я сказал Уиллу:

– Я рискну и опять погашу все свечи, кроме последних двух, а потом буду зажигать по паре, как только очередная пара догорит. Тогда они прогорят в девять раз дольше.

Уилл потер лицо и подумал.

– Единственная сложность – раз уж мы знаем, что, если горят только две свечи, дорога все равно сохраняется, – единственная сложность в том, что кому-то придется сидеть на страже и зажигать следующую пару.

– Я все равно собирался сидеть и смотреть, – ответил я.

– В таком случае ты не против, если я немного посплю? – спросил Уилл. – Я встал затемно, коз доил.

– Пожалуйста, – разрешил я.

Тогда Уилл забрался под мое слегка запачканное кровью одеяло и от души зевнул. И почти сразу же заснул. Даже не шелохнулся, когда вернулась Цинка.

– Ты был прав, – сообщила она. – А я еще думала, у тебя паранойя. Беру свои мысли назад. В номере были очень сильные чары порабощения. Сильные – это еще мягко сказано: примерно в десять раз сильнее, чем все, что ты вытворял с лифтом. Пять минут в комнате с чарами, и даже такой своенравный юноша, как Ник, и глазом бы не моргнул – сделал бы все, что от него хотят. Я их порушила, но сделала так, чтобы казалось, будто они на месте. Ты именно этого хотел?

– Да, – ответил я. – Спасибо, Цинка. Только… у него есть компьютер?

– Симпатичный маленький ноутбук, – сказала она. – Но я в компьютерах не разбираюсь.

– Завтра на него взгляну, – устало сказал я.

После всего, что проделали с компьютером Мари, не оставалось никаких сомнений, что с компьютером Ника тоже неладно. Список неотложных дел на завтра растянулся, словно чек из супермаркета.

Когда Цинка ушла, я поставил мягкое кресло спинкой к двери, а кресло-каталку сложил. Мне пришло в голову, что кресло-каталка, конечно, удобнее, но если кто-то, например Цинка, для которой замков не существовало, вдруг войдет, оно может случайно вклиниться между цепочками свечей. И тогда я волей-неволей окажусь в самой середине конструкции, внутрь которой мне было нельзя. Уилл и Цинка совершенно справедливо предостерегали меня – это очень опасно. Не будь там Мари, я бы ни за что на свете не вызвался идти туда.

Я выключил свет и сел в мягкое кресло. Горели всего две свечи – да и то еле-еле мерцали, – и далекий пейзаж стало лучше видно. Как будто на черной бумаге серой краской из баллончика, светящейся слабее некуда, нарисовали удаляющуюся череду пустынных холмов и наметили петляющую среди них дорогу. Далеко-далеко, за горизонтом, вроде бы высилось что-то другое. Но мне было не различить. И пойти туда я не мог. Нечего даже и пытаться домысливать, что сейчас происходит с тремя нашими странниками в этом краю. Все, что я могу, – держать дорогу и следить за свечами.

Через некоторое время из коридора из-за двери донесся гвалт и музыка с той самой вечеринки, приглушенные моими защитными чарами. Это меня порадовало – я успел до того погрязнуть в тех самых мыслях, которые сам себе запрещал, что посторонний шум был только кстати. Он напомнил мне, что за пределами номера есть жизнь. Я думал о Робе, о пылком, хрупком юном кентавре с характером, типичным для тех, кто вырос в рабстве, вот почему он вечно ноет и жалуется, когда что-то идет не так. «Я не виноват! Я нечаянно!» Роб все время ждет нагоняя от взрослых. Я подозревал, что он предпочитает нагоняй, лишь бы не брать на себя вину и не ругать самого себя, но никогда не упускает возможности увильнуть и от того и от другого. С кристально честной улыбкой, разумеется. Его же растила эта царственная гранитная статуя, Кнаррос, – вот, должно быть, и результат. Уилл пристыдил Роба и заставил вести себя прилично, но Уилл трудился над Робом всего около часа, а Кнаррос нависал над ним всю жизнь. Если путь окажется таким трудным, как говорится в стихах, Роб сломается первым – в этом я не сомневался.