Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли - Кэтрин Уэбб

— На самом деле нечего тут рассказывать. В прошлом году рассталась с бойфрендом. Сердце разбито. Не до конца избавилась от эмоционального груза и т. д. и т. п.

— Он спал с другой?

— Если честно, мне не хочется об этом, — сказала она резче, чем собиралась.

По неизвестной причине обсуждать Райана с Марком оказалось невыносимо. Ей хотелось выскочить из-за стола и убежать. Но почему же она так себя стыдится? Почему из них двоих именно она испытывает желание забиться куда-нибудь в темный уголок, где ее больше никто не увидит и не сможет тронуть? «Потому что не догадалась. Потому что я чертова идиотка, — ответила она на собственный вопрос. — Потому что до сих пор его люблю».

— Ага, видите? Не так-то это просто. В наши дни считается, что люди способны говорить вслух о чем угодно, — пробормотал Марк, внимательно глядя на нее.

Лия посмотрела на него, хмурясь, старательно обдумывая ответ.

— Когда это случилось, я говорила об этом часто и в подробностях. Да, он спал с другой, однако слова не отражают всей чудовищности ситуации. Некоторое время назад я только об этом и говорила, как будто… могла словами пробить себе выход. Но теперь… теперь мне кажется, что об этом больше нечего сказать. И когда я все-таки говорю… то злюсь на себя за это, — попыталась объяснить Лия. Марк ничего не ответил. Их руки лежали на столе, покоились в паре дюймов друг от друга, сжатые в кулаки. — А как было с вами? Вы… говорили о том, что случилось с вашим братом? — Не успев договорить, Лия пожалела о своих словах. При упоминании брата Марк отпрянул, как будто она ударила его. — Простите, — прибавила она быстро. — Мне не следовало об этом упоминать. Это… совсем другое, и я знаю.

— Откуда вам знать? — спросил он печально, а не зло. — Откуда кому-либо знать о таком? Я лично даже не подозревал, пока сам не пережил.

— Вы правы. Я не знаю, — проговорила Лия с раскаянием. От смущения она сделала большой глоток вина.

— Я никому об этом не говорил. Да и с кем было говорить? С отцом?

— С другом.

— Друзья исчезли. Почти все. Это было… чересчур, — пояснил он, подливая вина. — Им было неловко со мной. — Он умолк; пламя свечей, мерцающее от множества сквозняков, проникавших в кухню, словно плясало под собственную музыку.

— Вы можете рассказать… мне. Если хотите, — предложила Лия.

— Вы ведь уже все знаете, — отрывисто сказал Марк.

— Я знаю то, что написано в газетах. Правды я не знаю. Не знаю, как это было.

— И действительно хотите знать?

— Если вы захотите рассказать мне, — ответила она.

Марк отвернулся к черному оконному стеклу, в котором было его собственное отражение. Лия заметила, как у него начал дергаться глаз, как судорожно сжались челюсти. Физическая реакция на одну лишь мысль о том, чтобы рассказать. Поддавшись порыву, она сжала его руку. Под слоями одежды его рука была твердой и неподатливой. Каждая клеточка напряжена.

— Вы не обязаны этого делать, — сказала она.

— Знаю. Но хуже уже не станет, а может быть, станет лучше… Не знаю, что вы прочли в газетах, потому просто расскажу все с самого начала. Мой старший брат Джеймс в детстве был для меня героем. Он был воплощением самого лучшего. Помогал мне клеить модели самолетов, учил бросать крикетный мяч, учил попадать в цель из воздушного ружья. Учил ухаживать за девочками — должен признать, что вот в этом он совершенно не разбирался. Мы почти никогда не ссорились. Возможно, разница в возрасте была достаточно велика и нам просто нечего было делить. Он был старше меня на пять лет. Но это все не важно. Я его любил. У нас сохранились близкие отношения, даже когда мы выросли и уехали из дома. Пятнадцать лет назад он женился, и я полюбил его жену Карен как родную. Подозреваю, что с женщинами он вел себя не лучшим образом. Не по злому умыслу… просто он привлекал их, и ему было трудно устоять перед соблазнами. У него было множество подружек, иногда даже несколько одновременно, однако с Карен все было по-другому. Она сразу его раскусила и дала понять, что не собирается потакать его глупостям. Она была католичка, поэтому первым делом они поженились, и я должен признать, что никогда еще не видел его более счастливым. Карьера у него сложилась прекрасно, он был юристом, зарабатывал приличные деньги. Потом пошли дети, все было чудесно. Семейная идиллия. Я всегда приезжал к ним сюда на Рождество. Мама с папой тоже. Он любил принимать нас, ему нравилось быть гостеприимным.

Потом он заболел. Начал терять душевное равновесие, в некоторые дни чувствовал себя совсем плохо. Становился угрюмым и рассеянным, — несомненно, происходило что-то неладное. Джеймс всегда был жизнерадостным. Да и почему бы ему не быть таким? У него была чудесная жизнь. — Марк помолчал, вертя стоявший перед ним бокал. Медленно-медленно, против часовой стрелки. — У него случались необъяснимые приступы боли, суставы тогда как будто заклинивало. Он не мог удерживать в руках вещи. Стал неуклюжим, постоянно спотыкался. Давился едой, а иногда… давился даже без всякой еды. Просто смотрит телевизор и вдруг начинает захлебываться собственной слюной. Речь стала невнятной. В конце концов он отправился к врачу. Оттягивал до последнего, как и все мужчины. Он никогда раньше не болел. Его отправили сдавать кучу анализов, и я ждал, что он придет и скажет: мол, это какое-нибудь там воспаление среднего уха или что-то с кровообращением. В худшем случае — какой-нибудь вирус. Но оказалось — болезнь двигательных нервов. Диагноз сразил его… сразил всех нас. Боковой амиотрофический склероз, если точно. Вероятная продолжительность жизни от трех до пяти лет. Через девять месяцев после постановки диагноза Джеймс уже сидел в инвалидной коляске. Он, кто четыре года подряд выигрывал соревнования теннисного клуба; он, у которого было трое маленьких детей, моложе двенадцати лет!.. — Марк поднял глаза на Лию.

Она отставила свой бокал и слушала, потеряв дар речи. Она ничего не могла сказать, ничего не могла сделать. Заключенная в неотвратимость чужой беды, она ощущала себя как в тюрьме.

— Он знал… знал, чем все кончится. Недержание. Утрата речи, невозможность держать ложку в руке, вообще что-то делать. Медленная смерть. Он сдавал на глазах… Все быстрее и быстрее… — Марк покачал головой, судорожно сглотнул. — Я знал, о чем он хочет попросить. Однажды днем он позвал к себе меня и Карен, отослав прочь детей. И сказал нам, двоим людям, которых он любил больше всего на свете, что хочет умереть. Карен вышла из себя. Она обзывала его трусом и даже хуже, говорила, что он не хочет бороться, что он сдается. Обвиняла его в том, что он бросает ее и детей. Господи, чего она только не наговорила! Я подумал, что она сошла с ума от горя. Подумал, что она изменит свое мнение. Потому что я был согласен с братом с самого начала. Я не хотел его терять и сделал бы что угодно, лишь бы он остался жить. Но ему ничем нельзя было помочь, он это знал, и я это знал. И я пошел бы на что угодно, лишь бы прекратить его страдания. Я думал, что Карен смирится, но она… не смирилась. Она была упрямая. Самоубийство для нее был не выход, — разумеется, убийство тоже. Так она меня и назвала, когда я попытался ее убедить. Убийцей.