Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли - Кэтрин Уэбб

Прошло еще полгода, и, хотя мы об этом не говорили, это слово так и висело между нами. Каждый раз, когда я приходил. Каждый раз, когда видел Карен, в глазах ее было все то же выражение: ужас, злость, укор. И каждый раз, когда я оставался с Джеймсом наедине, он умолял меня помочь. К тому времени он даже не мог самостоятельно вставать и садиться в свое кресло. Четыре раза в неделю к ним приходила сиделка. Начали сбываться его самые страшные кошмары. — Марк снова умолк, на мгновение зажал рот руками, как будто желая остановить поток слов. — Я написал за него письмо, в котором говорилось, что я исполняю его волю, делаю только то, о чем он сам умолял меня. Он подписал его как смог. Однажды утром он особенно долго прощался с детьми перед школой. Потом Карен повезла их на занятия, а я дал ему снотворное. Столько, сколько он смог проглотить. Я купил таблетки через интернет… Один Бог знает, что в них было. Но они подействовали. Он… умер. Он умер.

— Марк, я вам сочувствую…

— Это еще не все. Карен отреагировала… как и полагалось. Даже с перебором. Она разорвала письмо, когда я показал ей. Непростительная глупость с моей стороны, надо было сделать копию. Она разорвала письмо и отправилась прямо в полицию заявить об убийстве. Не знаю… Не понимаю, зачем она это сделала! До сих пор не понимаю… как можно было отрицать очевидное, не соглашаясь даже в душе, что именно этого хотел Джеймс. Что это было самое лучшее и доброе из всего, что можно было для него сделать. Потом было оглашено завещание, по которому он оставил все деньги мне, чтобы отец мог чуть дольше оставаться в доме престарелых и не пришлось бы продавать этот дом. Когда об этом узнали газетчики, они стали рвать меня на куски.

— Но судебный процесс быстро закончился… Все понимали, что вы действовали из сострадания. Судья даже сказал, что дело вообще не нужно было передавать в суд…

— Объясните это Карен и детям. И журналистам с их проклятыми заголовками «Каин и Авель». Лия, она наговорила детям таких ужасов. Не знаю, увижу ли я их когда-нибудь снова. Простят ли они меня.

— Но… разве они сами не знали, что отец умирает? Разве нет?

— Не уверен. Я никогда не говорил с ними об этом… Карен сказала, что все объяснила. Не знаю. Понятия не имею.

— Но… когда-нибудь они повзрослеют, когда-нибудь сами поймут, насколько он был болен… Я уверена, они захотят увидеться с вами, — пробормотала Лия.

— Что же… Время покажет. А пока что мы с отцом остались вдвоем. Он моя единственная семья. Во всяком случае, только он и хочет со мной разговаривать. Иногда.

— Какой ужас, Марк! Я… я действительно не знаю, что сказать, — проговорила Лия беспомощно.

— Что же тут скажешь? Зато теперь вы все знаете. Я хотел бы сказать, что мне стало лучше после того, как я выложил все вам. Но не стало. — Он сделал глубокий вдох, выдохнул долго, прерывисто.

— Прошло слишком мало времени, чтобы вы поняли, стало или не стало, — начала она осторожно. — Вы потеряли брата, и на вас вылили столько грязи, что у вас даже не было возможности как следует его оплакать.

— Зато теперь у меня есть время. С работы меня, разумеется, выгнали. Вот и считайся невиновным, пока твоя вина не доказана. Мне сказали, что в последнее время моя работа не выдерживает никакой критики и это никак не связано с приближающимся судом. Что, конечно, было откровенным враньем.

— Мы можем подать на них в суд, — сказала Лия. «Мы». Как неожиданно это слово сорвалось с языка. Под ложечкой что-то дрогнуло, а Марк вроде бы ничего не заметил.

— Какой смысл? Я ничего не хочу возвращать. Ничего из той прежней жизни. Да и как можно что-то вернуть? Когда все превратилось в пыль? Приходится начинать заново. Можно найти новое место. Новую работу, — сказал Марк, наконец-то делая глоток вина.

— Вам действительно приходится начинать все заново, — согласилась Лия.

Морщины у него на лице разгладились в свете свечей. Она взяла его за руки, протянувшись к нему через стол, собиралась просто быстро пожать, чтобы придать ему сил с помощью прикосновения. Однако Марк крепко взял ее пальцы в свои и не отпускал. Лия посмотрела ему в глаза, и боль, которую она испытывала за него, сменилась чем-то очень похожим на страх.

— Оставайтесь ночевать, — попросил он.

Лия раскрыла рот, но не смогла сказать ни слова. Сердце прыгнуло к горлу, отчего Лия едва не задохнулась. Она молчала, и Марк наконец выпустил ее руки.

— В конце концов, в доме полно спален, — проговорил он смущенно.

Лия сделала вдох.

— Я могу вернуться в паб. На самом деле не так уж тут далеко, — сказала она.

Губы Марка дрогнули в едва заметной улыбке.

— Конечно, — отозвался он.

Рано утром Лия проснулась и выпила кофе, стоя у окна своей комнаты в «Разводном мосте», стекла запотели за ночь, а день занимался соблазнительно солнечный. Голова была тяжелая и больная от выпитого накануне вина, и Лия никак не могла разобраться, что думает о Марке, и вспомнить о том, что он говорил. Внизу, в кухне, слышалось движение, звон сковородок и столовых приборов. Запах бекона просачивался с лестницы к ней под дверь, и в животе заурчало, однако времени на завтрак не было.

Лия стояла у библиотеки в половине десятого, когда открылись двери. Ей показали, где хранятся микропленки и как пользоваться аппаратами, и уже скоро она просматривала местные газеты столетней давности с быстро бьющимся в предвкушении сердцем. Доверившись собственной интуиции, она начала с года, когда были сделаны сомнительные фотографии Робина Дюррана, а именно, основываясь на намеках Эстер в письмах, — с лета. Когда Лия дошла до середины августа 1911 года, у нее перехватило дыхание и она невольно закрыла рот руками. Перед ней была она, история, растянувшаяся на несколько недель, до осени того года. Лия прочитала раз-другой, попыталась выписать некоторые факты в записную книжку, но рука не слушалась, буквы шли вкривь и вкось, их с трудом можно было разобрать. Улыбнувшись, она оставила свои попытки и вытащила телефон, набрала номер Марка, не обращая внимания на сердитые взгляды и негодующие возгласы человека, сидевшего за соседним аппаратом.

— Лия, нашлось что-нибудь? — отозвался он, и в его отрывистом тоне она уловила ту же двусмысленность, какую сама ощутила поутру. Не придав пока этому значения, она сделала глубокий вдох.

— Нашлось все, Марк! Здесь все, и фотографии… Потрясающие фотографии Эстер, и Альберта, и теософа — все!

— Вы хотите сказать, что-то действительно случилось? Когда?

— В то лето. В то лето, о котором пишет Эстер. Летом тысяча девятьсот одиннадцатого года, — сказала Лия напряженным от волнения голосом. — Мне кажется… Кажется, я поняла, почему наш солдат сохранил именно эти два письма Эстер…

— Ну и что же произошло? Неужели убийство?

— Да, убийство. Страшное и жестокое.

— Вот как? Кого же убили? И кто убил? — требовательно спросил Марк.