Андерманир штук - Евгений Клюев

«Стояли» кроме Старой Басманной еще и улица Хапиловская, улица Ирининская, улица Немецкая, а также Немецкая слобода как таковая… И никуда все это, оказывается, не девалось – просто давно использовалось «для особых целей», как говорил дед Антонио. Для особых целей и особых людей. И особые эти люди сновали туда-сюда по Немецкой улице точно так же, как только что – прохожие по улице Карла Маркса, в другой Москве. А здесь, на Немецкой улице, то и дело была слышна немецкая речь, с лотков продавали франкфуртские жареные колбаски, в витринах магазинов высились горки из фигурного марципана… в общем, забыть о том, что ты в Немецкой слободе, было невозможно.

– Как же это ты так хорошо ориентируешься на Территории? – удивлялся Лев, и дед Антонио со смехом отвечал:

– Мне и самому странно! Наверное, потому ориентируюсь, что умер. Это, видимо, со смертью приходит: человек становится Хароном и может перевозить души с одного берега Леты на другой.

– Ты не умер, – настаивал Лев, игнорируя веселость деда Антонио.

– Ну не умер, так не умер, – легко соглашался тот. – Тебе, конечно, видней.

А Песчаные они давно исходили – все, сколько было. Было же – пруд пруди… Понятно, что начали с того дома на той Песчаной, где Вера жила, – найти его деду Антонио теперь было просто. Правда, Веры там не оказалось, соседи сказали, что семья давно переехала, никто не знал или не помнил куда. Но и с того дня, когда Лев убежал от Веры и деда Антонио под снег, прошли уже годы… три года.

– Ты не думай, деда… у Веры нету от меня ребенка, я знаю. Есть вещи, которые я знаю. – Это было последним, что Лев сказал деду Антонио о Вере, когда они в очередной раз возвращались с Песчаных.

Дед Антонио только вздохнул тогда.

Он и сейчас вздохнул: узнав, что опять не умер.

Между тем навстречу Льву шла совсем растерянная девушка – маленькая, в длиннющем черном пальто и красном берете. И с огромными пакетами в обеих руках… три или четыре пакета, смотреть страшно.

– Извините, пожалуйста, – начала она осторожно.

– За что? – машинально спросил Лев.

– Нет… – смутилась девушка, – просто Вы с собой, по-моему, как раз разговаривали, но это ничего, так бывает, я тоже с собой часто разговариваю… мне просто спросить надо: я почему-то не могу никак метро найти, совсем заблудилась.

– Метро… – повторил Лев. – Какое метро?

– Любое… но лучше всего «Бауманскую» или «Красные Ворота». Я так понимаю, что мы где-то между ними? Вы вообще-то москвич?

– Москвич, только вот на Территории я…

– На Территории?…

– А давайте я сколько-нибудь Ваших пакетов подержу?

– Спасибо… Я вообще-то этот район, – девушка недоверчиво огляделась, – просто наизусть знаю, у меня бабушка тут недалеко живет («Красная Шапочка», – подумал Лев), но вот же – потерялась вдруг, как так может быть? Даже смешно, прямо Марьина роща какая-то! Меня Лиза зовут.

– Не бойтесь, – сказал Лев. – Меня Лев зовут.

– Я не боюсь, – ответила Лиза и улыбнулась. – Я львов не боюсь. У меня у самой дедушка был Лев.

– Нет, я не о том, что Лев… Не бойтесь, что Вы потерялись, я найду сейчас метро. Очень быстро.

Как же они шли-то сюда с дедом… там один перекресток такой, нет, площадь… ну да, где Земляной вал – и проезд один, как его… Мясницкий. Мясницкий?

– Мясницкий, Лев, – тихо сказал дед Антонио, – не перепутай с Кировским.

Они пошли направо и шли полчаса или даже больше.

– Давайте шоколадку с изюмом и с орехами с Немецкой улицы съедим по дороге, пока у меня одна рука свободная? – Лиза достала из сумки шоколадку и, оторвав часть обертки сверху, протянула Льву: – Кусайте, Лев! Только руку мне не откусите… – Она прыснула.

Минуты через три Лев, крутя головой в разные стороны, стоял в самом начале Мясницкого проезда и держал в руках три пакета. Лизы рядом не было. А он ведь и отвлекся-то, вроде, на секунду.

– Ли-за, – позвал он, благо прохожих рядом не оказалось.

– Я здесь, Лев, – откуда-то слева отозвалась невидимая Лиза. – Но я Вас не вижу.

– А вал видите – земляной, в двух шагах от Вас?

– В двух шагах?… Ах да, вижу.

Они столкнулись нос к носу в проломных воротах Земляного вала. И засмеялись. И вышли за ворота: перед ними был памятник Лермонтову.

– Тут я уже знаю, – сказала Лиза. – Только вот ворота эти – странные. Ну да ладно, спасибо Вам… за компанию.

– Пожалуйста… но мне ведь тоже к метро, я пакеты Вам через площадь донесу, они тяжелые.

– Это потому, что я накупила сдуру всего немецкого. Ненавижу магазины, но тут… тут они какие-то другие, ностальгические.

– Ностальгические?

– Ну, в смысле… Мы в Германии двенадцать лет жили. Я детство вспомнила. А шоколадка называется «Альпен Гольд», «Альпийское золото», я такие знаю… с глиняной кринкой, в которой молоко плещется, – вот тут, видите? – Она разгладила оторванный клочок этикетки и показала Льву кринку. – Это Альпы и есть.

– Где красные шапочки водятся и где их бабушки живут, – не очень чтобы к месту сказал Лев.

Лиза расхохоталась:

– Смотрите, а я и не подумала! Красная Шапочка шла к бабушке – это ничего, что я, на самом деле, от бабушки шла, – и встретила льва…

Лев помотал головой и подумал: «Какая веселая она… Лиза», – а вслух сказал:

– Давайте тут на скамеечке около Лермонтова посидим…

Но Лиза уже снова хохотала:

– Ну, вот… сказка начинается! А лев Красной Шапочке и говорит: «Давай, Красная Шапочка, на скамеечке посидим…»

Теперь уже хохотали они оба – сидя на скамеечке и доедая «Альпийское золото».

– Вы чего в жизни делаете? – спросила Лиза. – Я в Пятаке учусь… ой, извините, в училище 1905 года. Между прочим, у нас там как раз выставка работ студенческих – на нее моих три вещи взяли, это впервые вообще, хотите, проведу? – Она, слава Богу, так и забыла в этот раз дождаться ответа на вопрос, «чего в жизни» делает Лев.

Выставка оказалась гораздо меньше, чем Лев ожидал. Впрочем, он до этого на двух всего выставках и побывал, в Пушкинском, причем многочасовые очереди, казалось, навеки отбили у него любовь к изобразительному искусству. Да и глаза… с ними, несмотря на регулярные теперь закапывания, становилось все хуже.

– Давайте только не с меня начнем, ладно?

И она принялась подробно представлять работы своих однокашников, то и дело с ними же и здороваясь и объясняя Льву: «Это Пашка, тот, который вон там висит… с проекциями яблок на кирпичную стену, а вон Вика, видите – привет, Вика! – это у нее такие, помните, дли-и-инные люди, в несколько раз сложенные…»

Работы самой Лизы – три небольших акварели – висели отдельно, там, где стена служила переборкой между залами: одна под другой.