От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920 - Дмитрий Ненюков

В связи с этим мы услышали, что и в других местах начались репрессии по отношению к добровольцам. Обсудив положение, мы решили уйти в подполье и менять свое местожительство каждые две недели. Благодаря полученным средствам мы имели возможность завести себе приятелей как в немецких штабах, где служило много русских, так и в украинской полиции. Наши агенты заблаговременно нас предупреждали о готовящихся репрессиях. Мне самому также пришлось принять меры предосторожности, хотя мне лично, по-видимому, непосредственная опасность не угрожала. Немцы не любили шума, а арест такого лица, как я, несомненно, бы его наделал. За мной были прежнее высокое положение и большие знакомства и связи. Поэтому опасность угрожала только моим помощникам, которые рисковали невеселой поездкой этапным порядком в германский или австрийский концентрационный лагерь. Тем не менее я все свои наиболее важные бумаги, как, например, письма генерала Алексеева, переправил одной знакомой даме, жившей этажом выше меня, а все свои записи стал вести на различных страницах шеститомного собрания сочинений Шекспира, которое помещалось в моей комнате в хозяйской библиотеке. Но и эти записи я старался вести так, чтобы они носили самый невинный характер.

Капитана Соловского арестовывали два раза, но он так был ловок и увертлив, что на допросах с ним ничего не могли сделать и каждый раз отпускали со строгим внушением не заниматься пропагандой. В результате мы продолжали работать, хотя и с некоторой заминкой, главным образом, вследствие необходимости часто менять адреса.

Немцы, видя, что симпатии к добровольцам все возрастают, решили переменить свою тактику. В противовес добровольцам генерала Алексеева они решили создать Южную и Астраханскую армии, которые были бы под непосредственным немецким влиянием. Во главе первой был поставлен престарелый генерал Иванов, бывший командующий Юго-Западным фронтом. Генерал Иванов, движимый лучшими чувствами и желая принести родине пользу в ее тяжелые минуты, дал себя соблазнить льстивыми немецкими речами и обещаниями и согласился припечатать свое имя к этой авантюре. Добровольцы не выставляли монархического лозунга, а Южная армия прямо объявила себя монархической, шедшей для восстановления старого режима. Добровольцы также были на три четверти монархисты, но они понимали, что народ, еще не испробовавший в полной мере большевизма и вырвавшийся как зверь на свободу, не захочет снова идти под власть станового пристава, а потому воздержались от предрешения вопроса о правлении, предоставив это самому народу, через его выборных.

Судьба Южной армии была довольно печальной: она очень долго формировалась на севере Донской области, под прикрытием казачьих войск, но не могла развернуть больше двух бригад пехоты весьма слабого состава. Казаки, которым начали уже сильно угрожать красные, всячески давили на нее, чтобы заставить наконец выйти в боевую линию, но когда это наконец произошло, то армия при первых же выстрелах большевиков разбежалась. Это так подействовало на бедного старика Иванова, что он заболел с горя и умер. Большая часть его армии присоединилась к добровольцам, но это не принесло им пользы, так как Южная армия состояла из элементов, которые действовали разлагающим образом на те части, куда они попадали.

Во главе Астраханской армии стал калмыцкий князь Тундутов.[288] Это был еще совсем молодой человек, которого я хорошо знал по Ставке Верховного главнокомандующего. Он был адъютантом у начальника штаба генерала Янушкевича и абсолютно ничего из себя не представлял. Во время революции ему удалось как-то убедить немцев, что он имеет огромное влияние на весь калмыцкий народ, и стал изображать из себя владетельного князя. Немцы клюнули на эту удочку, дали ему денег, и он, окруженный несколькими авантюристами, стал формировать собственную армию. Эта армия в составе нескольких сот человек все же принесла некоторую пользу тем, что расправилась с местными большевиками и очистила от них Астраханскую губернию, после чего разошлась так же, как и Южная, так как у Тундутова вышли все деньги и ему нечем было платить жалованье.

Вербовка в обе новые армии, конечно, отразилась на количестве желающих поступить в добровольцы, но зато мы выиграли в качестве. Оба главных вербовочных бюро поместились в лучших гостиницах, расклеили огромные плакаты по всем улицам, давали офицерам по 400 рублей подъемных и обещали жалованье вдвое большее, чем добровольца. Конечно, все хлынули к ним, но три четверти аспирантов, получив подъемные, исчезали бесследно, что заставило вербовщиков объявить, что подъемные будут выдавать по прибытии на место, и это распоряжение сразу уменьшило наплыв желающих. Я отдал распоряжение своим помощникам не интриговать и не бороться с конкурентами, так как цель у нас и у них была общая – борьба с большевиками, но ввиду того, что в вербовщики попали лица с сомнительной репутацией, очень скоро опять большинство потянулось к нам, и мы стали работать по-прежнему.

Кроме людского материала, нам удавалось отправлять иногда и довольно ценное снаряжение. Капитан Соловский быстро перезнакомился с низшей украинской администрацией, и мы через них доставали и патроны, и снаряды, а иногда даже пушки. Посредством небольших подарков и денежных пособий мы раскинули сеть своих приятелей во всех полезных для нас учреждениях. Один раз целый товарный поезд с военным материалом по ошибке попал вместо Харькова в Ростов-на-Дону прямо в руки приемщиков из Добровольческой армии, и все это обошлось в двести рублей.

Вообще через низшую администрацию можно было сделать многое, так как все спешили себя перестраховать на случай неудачи с Украйной, опиравшейся исключительно на немецкие штыки, а со вступлением Соединенных Штатов в коалицию исход войны сделался более чем сомнительным. Что касается до высших чинов, там дело обстояло иначе. Те служили немцам если не за совесть, то за страх. Во главе гражданской администрации стоял генерал Раух,[289] хотя и русский свитский генерал, но немец до конца своих ногтей. К нему я даже и не обращался, но сделал попытку склонить на свою сторону генерала Березовского,[290] командира формирующегося украинского корпуса, но он так испугался, что я его уже больше не трогал. Старший морской начальник адмирал Покровский также очень дружил с немцами, и я предпочитал, когда это было нужно, иметь дело с его помощниками.