Гротески - Ганс Гейнц Эверс

искусство, заслужившее ему необычайную популярность среди его пациентов. Уверен, испанские предки позавидовали бы ему, если бы увидали его великолепные инструменты.

Он был в восторге от мужества своего пациента и проделал над ним ряд давно испытанных манипуляций для предотвращения боли, единственным результатом которых, впрочем, явилась сильнейшая боль. Но это нисколько не беспокоило знаменитого писателя. Он лежал в кресле с очень довольным лицом, раскрыв рот, закрывал глаза и делал вид, что это его совершенно не касается. Зубной врач приходил в волнение. Он решил в качестве подготовки к операции убить нерв раньше, чем вырывать зуб, и рылся в десне острыми крючками в поисках нужной болевой точки.

– Уважаемый доктор, – сказал писатель, когда операция окончилась. – Поверьте мне, я очень счастливый человек. Благодаря вам я родил прекрасную идею. Позвольте же вас от всей души безгранично поблагодарить.

– И что это за идея? – спросил несчастный врач.

– Великолепная, – засмеялся писатель. – Вот увидите, вы сами увидите – перед вами человек вполне современного склада.

* * *

Через неделю зубной врач и многие другие жители Берлина, а также редакции семидесяти восьми ежедневных газет получили изящные карточки, из которых узнали, что знаменитый писатель вступает в «свободные отношения» с некой баронессой.

Вот это взаправду была новость! Забыли холеру, забыли землетрясения и прочие злобы дня. Люди садились за письменные столы и принимались писать статьи о свободной любви, свободных отношениях и знаменитом писателе. Бульварные листки утверждали, что это высоконравственный поступок, и судили о широкой натуре истинного художника, о редком примере. Повод вспомнить Гёте! Юмористические журналы острили над писателем и его «свободным браком» вовсю. Консервативные газеты возмущались – вот так скандал, а еще бывший обер-лейтенант! Налицо подрыв общественной морали. Религия, государство – все попрано и поругано! Раз так поступил знаменитый писатель, то нужно его лишить всей его знаменитости. Он вообще иностранец, и к тому же довольно неприличный; такого бы выслать вон за границы страны, ибо никаких границ этот гад не видит! В Словении, или Словакии, или откуда он там появился, пусть сочетается свободным браком сколько угодно, а здесь пускай блюдет приличия! Так бранились консервативные газеты, к которым всегда относились с большим доверием в известных слоях – в той же полиции, к примеру.

Вследствие этого через несколько дней в доме писателя раздался звонок. Это был уголовный комиссар в штатском, очень приличного вида, в желтых перчатках и цилиндре.

– Чем обязан? – спросил его писатель. – Соблаговолите присесть.

Господин комиссар присел и был необычайно любезен. Он представился и упомянул о «неприятной обязанности».

– Прошу вас, говорите, не стесняясь, – засмеялся писатель, – я весь к вашим услугам.

– Право слово, вы вышли за все границы! – воскликнул комиссар. – Но мы решили уладить все мирно. Начальник полиции предлагает вам официально зарегистрировать свои отношения в восьмидневный срок. Если откажетесь, увы, придется выслать вас из страны!

– Вот так номер, мой почтенный друг. Я так и знал, что вы ко мне пожалуете, – весело воскликнул знаменитый писатель. – Так сразу и подумал. Но, видите ли, дорогой, жениться я вовсе не намерен… и полагаю, что вы все же не вышлете меня отсюда. – Он выхватил из бокового кармана бумажник и, найдя в нем нужную бумажку, с любезной улыбкой передал ей своему посетителю: – Прочитайте ее, почтеннейший. Дело в том, что я уже восемь лет состою в законнейшем браке с моей супругой, баронессой, и что я счастливый отец восьми вполне законных детей: трех славных девочек и пяти здоровенных мальчуганов.

– Ну, знаете ли… – Комиссар, нахмурившись, поднялся со своего стула.

– Просто я человек вполне современный, – напутствовал его писатель. – Обязан вам, господин комиссар. Всего наилучшего. Надеюсь, и впредь вы не откажетесь уважить меня своим визитом!..

Кольцо

Петер Монен и вправду был счастливчиком. И нынешней ночью он был особенно доволен собой и всем окружающим его миром. Он не мог подобрать слов, чтобы выразить переполнявшее его счастье. Ему непременно хотелось осчастливить еще кого-нибудь, но в столь поздний час на одиноких улицах уже не было ни души. Но вот он заметил в переулке пожилую даму и резво подскочил к ней. Она не была нищенкой и наотрез отказывалась что-либо принимать от него. Однако он не успокоился, пока не всучил ей талер, и только тогда быстрыми шагами пошел дальше. Ему еще удалось повстречать мальчика, продающего спички, и двух подвыпивших работяг, и каждый был осчастливлен талером. Теперь он мог пойти домой.

– Петер Монен, – раздеваясь, сказал он сам себе, – ты самый везучий парень во всей Германии! Еще и трех лет не прошло, как ты приехал в город бедным студентом, стоящим в очереди за бесплатным обедом, и вот ты уже настоящий принц! Любовь, золото, слава… Да, славы тоже немного есть, ведь говорили же о твоих стихах в студенческом альманахе как о самых лучших. Да что там, они и есть лучшие.

Петер Монен был прав. В двадцать лет он кое-как сдал вступительные экзамены и приехал в университет с годовым содержанием в четыреста марок, которые ему ссудил пастор, несмотря на его лень. Из дома он не получал ни пфеннига сверху. Его отец давно умер, а мать едва сводила концы с концами на свой скромный пенсион. Она только отсылала ему его постиранное белье и каждый раз подкладывала туда еще колбасу, которая несколько дней спасала его от голода.

Петер Монен смог приспособиться. Рекомендации священника обеспечили ему вход в некоторые дома, где он мог отобедать. Кроме того, он нашел себе учеников. А еще чуть позже стал писать для одной газеты рецензии на театральные представления и концерты, и в бесплатных обедах уже не было необходимости. После ему везло практически во всех его начинаниях. Его повсюду охотно принимали, а он, в свою очередь, охотно дарил всем свое общество. Он был желанным компаньоном во всем, что не принято делать в одиночестве: фехтование, прогулки верхом, игра в теннис, веселое застолье. Чем дольше он был в университете, тем чаще ему приходилось обращаться за финансовой поддержкой. Вскоре долгов у него сделалось уже как у кавалериста, и все благодаря его привлекательности.

А еще женщины! В первом семестре это была портниха. Потом он завел интрижку с одной, нет, с несколькими кельнершами. А когда он стал писать для газеты, его знакомства стали еще обширней. Очень скоро он этим пресытился и, перед празднованием Троицына дня разорвав довольно продолжительную связь с одной милой вдовушкой, решил твердо интересоваться только «дамами».

Сперва Эльза Кальберг, затем Лиззи… Да и к чему