Мертвоград - Алексей Калугин

Мы ссылаемся на все знаки, на все, что они означают, и на результирующий процесс обозначения как в глобальном, так и в локальном масштабе! Мы ссылаемся на то, что мы содержим, и на то, в чем содержимся сами! И теперь мы ссылаемся на вас!..

Всплеск света и ураган звука едва не снес Могваю башку.

Все продолжалось.

Все было как прежде.

Никто не включал свет и не выключал музыку.

По-прежнему чадили ароматические палочки, понатыканные, казалось, повсюду. И кто их только зажигал?

Могвай чувствовал себя так, будто впервые встал после долгой, тяжелой болезни. И сразу же оказался посреди этой круговерти. Он ощущал разъедающую его изнутри слабость, дрожь в коленях. В ушах у него звенело, голова шла кругом.

В резко сузившееся поле зрения вплыло девичье лицо. Злое и противное.

– Что, плохо? Так тебе и надо, скотина!

Он определенно где-то видел эту девицу.

– Ну, ты идешь? – тянула его за руку другая.

Неужели никто, кроме него, не видел обращение Мертвой Овер-Головы? Или ему все это привиделось?

– Идем!

– Отстань…

Он задыхался, как будто на голову ему надели пластиковый пакет.

А вокруг продолжалось безумство света и звука.

– Идем! Нас уже ждут!

Он молча вытянул руку из цепких пальцев Берты и опустился на пол.

Перед лицом сновали ноги. В чулках и джинсах. Голые. Ноги, казалось, жили своей жизнью. Независимо от тел, которые где-то потерялись. Ноги встречались и расставались. Порой задерживались, чтобы перекинуться парой слов. Но вообще-то им не было никакого дела до других ног. Все они куда-то спешили. Или только делали вид, что торопятся. Не произнося ни слова, они обманывали друг друга. Причем левые ноги были более убедительны в своем вранье, нежели правые. Зато на правых обувь сидела более изящно. И вообще держались они с большим достоинством. Судить с полным пониманием о достоинстве ног можно, лишь оказавшись на одном с ними уровне.

– О! Могвай!

На пол рядом с ним плюхнулся Альпачино.

– Держи! – Он сунул в руки Могваю открытую бутылку пива. – Куда ты, тюн, запропастился?

Могвай сделал глоток из горлышка. Пиво оказалось теплым, но ему все равно стало лучше. Дыхание сделалось свободным. Дрожь в кончиках пальцев исчезла. Могвай еще глотнул пива.

– Я тебя повсюду ищу! А повсюду столько народу!..

Альпачино схватил проходившую мимо ногу за штанину и дернул. Нога приподнялась, как будто хотела ударить его, затем опустилась и пошла дальше.

– Ты видел?

– Что?

– Обращение Пиратской Сети Мертвой Овер-Головы.

– О да! – Откинув голову назад, Альпачино закатил глаза.

– Ну и как?

– Брюлово!

– И это все?

– А что еще ты хочешь услышать?

– Что ты обо всем этом думаешь?

– Я тащусь от этих ребят. – Альпачино забрал у Могвая бутылку и приложился к горлышку. – Отрубить Первый общенациональный вещательный канал и влезть на его частоту – это брюлово! Это самые брюловые ребята, Могвай! Согласен? Они брюловее нас с тобой! Мы вот сидим здесь, как два пиндоса, и пиво пьем, а они, между прочим, запускают в наше сознание свои мемвирусы. – Альпачино поставил бутылку меж ног, раскинул руки в стороны и, как щупальцами, пошевелил пальцами. – Это очень брюлово, братан!

– Ты думаешь, то, что они говорят, это правда?

– А вот об этом, приятель, думать вообще не стоит. – Альпачино положил руку Могваю на плечо, притянул его к себе поближе и тихонько стукнулся лбом о его лоб. – Потому что, – это уже Альпачино шептал Могваю на ухо, – смысл не в том, что они говорят. А в том, как это интерпретирует твое подсознание. – Альпачино похлопал Могвая по плечу ободряюще, а может быть, с сочувствием, отстранился от него и допил остававшееся в бутылке пиво. – Все хорошо, Могвай, – сказал он уже нормальным, громким голосом. – Все хорошо до тех пор, пока никто не тревожит сон Алого Короля.

– Почему не Ктулху? – спросила изящная женская ножка в сетчатом чулке, проходившая мимо.

Альпачино коснулся кончиками пальцев красиво прорисованной икры:

– Ктулху уже пробудился.

Могвай этого не понимал. Но, в принципе, подумав, готов был согласиться.

– Я ссылаюсь на все те книги, что, к сожалению, не написал Толкиен, и, будем надеяться, никогда не напишет Роулинг. Я ссылаюсь на все фильмы Бунюэля, начиная с «Андалузского пса» и заканчивая «Этим смутным объектом желания»; за исключением разве что только «Робинзона Крузо». Я ссылаюсь на себя самого, ибо я есть Альфа и Омега… Слушай, Могвай, пойдем, поищем выпивку.

Лампочка на первом этаже, как водится, не горела. И как во всех подъездах со сломанными кодовыми замками, едко воняло мочой. Так что, казалось, глаза начинали слезиться. Лифт не работал – тоже дело привычное. Возле мусоропровода, под косо обвисшими почтовыми ящиками, – куча грязного, зловонного тряпья. То ли бомжи здесь ночуют, то ли кому-то просто лень было выносить мусор, вот и бросили в подъезде. Перила изрезаны, как будто кто-то делал зарубки, отсчитывая число жертв. Или недели до дембеля. На стене лестничного пролета – размашистая надпись черной краской: «СКРЫТОЕ ПОСЛАНИЕ».

На втором этаже горела тусклая желтая лампочка. Да и то потому, что проход к дверям закрывала решетка, грубо сваренная из толстых арматурных прутьев. Иначе бы непременно выкрутили или разбили.

Квартира, которая была нужна оперативникам, находилась на четвертом этаже. Слева от лифта. Дверь обита черным дерматином с длинным разрезом поперек. Как будто ножом кто полоснул. Хотя, возможно, так оно и было. Не так уж мало дураков на свете. А дураков с ножами – еще больше. Один из них вполне может оказаться твоим соседом.

За каждой дверью – свой мир. В каждой двери – замок. А то и не один. Счастье, запертое на ключ. Мечта, посаженная в клеть.

Личная жизнь = Персональный бред.

Старший группы знаком велел остальным занять исходные позиции. Двое – на лестнице, ведущей вниз, один – на лестнице вверх, еще один – возле лифта и последний – рядом с дверью.

Расфокусировав зрение, старший еще раз проверил лестничную площадку. Пол, стены, потолок. Язык не поворачивался сказать «все чисто», но, в общем, никакой опасности не было. Распределительный щиток на стене. Должен быть заперт, но до этого, естественно, никому нет дела. У нас каждый, у кого есть плоскогубцы, чуть что, лезет с ними в распределительный щит. Веря в свою счастливую звезду и напрочь позабыв закон Ома. А может, и не подозревая о его существовании. В соответствии с последним телефонным опросом, проведенным как раз перед Исходом, когда мода на кресты достигла пика, девяносто семь процентов взрослого населения столицы знали, что Земля круглая, однако тридцать два процента были уверены, что Солнце вращается вокруг Земли. Сорок семь и три десятых процента верили в то, что последний президент был помазанником Божьим. При этом имя Бога, что его помазал, смогли припомнить только двадцать шесть процентов. Из них восемнадцать процентов назвали не то имя.