Рассечение Стоуна - Абрахам Вергезе

Зрачки у нее расширились, она прищурилась.

Там, где ее бедра прижимались к моим, я ощутил растекающееся тепло.

Пижама у меня сделалась мокрая. Воздух под накомарником наполнился запахом свежей мочи. Глаза у нее закатились, стали видны одни белки. Она закинула назад голову. Содрогнулась, выгнула спину дугой. Подарила мне последний взгляд.

— Ты обещал. Не вздумай забыть.

Она спрыгнула с меня и была такова. Догнать ее, разорвать на кусочки!

Шива схватил меня за плечи. Ее ли он хотел защитить или просто выступил в роли миротворца, не могу сказать. Глаза он отводил в сторону. Меня всего трясло от ярости, а он сдирал постельное белье. Мои пижамные штаны были насквозь мокрые, Шива обходился без них. Я набрал в ванну воды и помылся, Шива сидел на стульчаке. Вернувшись в спальню, я надел свежую пижаму. Тут вошел Гхош.

— У вас свет. Что стряслось?

— Несчастный случай, — буркнул я.

Шива промолчал. Запах было ни с чем не спутать. Я сгорал со стыда. Можно было свалить все на Генет, но я не стал. Открыл на пять минут окно, и все.

Гхош вытер тюфяк, помог мне его перевернуть, принес свежие простыни, перестелил постель. Мне показалось, он расстроен.

— Возвращайся к гостям, — велел я. — С нами все отлично. Ей-богу.

— Мальчики мои, мальчики… — Пробормотал Гхош. Он решил, что это я намочил постель. — Представить себе не могу, что вы пережили.

Это была правда. Он и представить не мог. Как и мы не могли себе представить, что пережил он.

— Никогда больше с вами не расстанусь.

При этих словах у меня кольнуло в груди. Зачем он это сказал? Как будто все зависит только от него. Как будто забыл про судьбу и туфли Абу Касыма.

Со смерти Земуя прошло шестьдесят дней, а Генет по-прежнему безвылазно сидела дома. Розина из-за своего выбитого зуба старалась не улыбаться и была сурова как абиссинский кабан.

— Довольно, — сказал ей Гебре в День святого Гавриила. — Я переплавлю крест, чтобы сделать тебе серебряный зуб. Пора бы начать скалить зубы и носить белое. Того хочет Господь. Из-за тебя его мир делается мрачным. Даже законная жена Земуя сняла траур.

— Ты называешь эту шлюху его женой? — закричала Розина. — Да стоит подуть сквозняку, как она уже ноги расставила. Не говори при мне о ней.

На следующий день она вскипятила целый котел черной краски и погрузила в него все свои вещи и большую часть школьной одежды Генет.

Хема попыталась уговорить ее разрешить дочке ходить в школу и получила отпор:

— Траур еще не закончился.

Через два дня, в субботу, выходя на кухню, я услыхал из жилища Розины лулулу с оттенком некой торжественности. Я постучал. Розина чуть приоткрыла дверь и оглядела меня горящими глазами. В руках у нее была бритва.

— У вас все в порядке?

— Все хорошо, спасибо.

И она захлопнула дверь. Но я успел заметить Генет с полотенцем на лице и какие-то кровавые тряпки на полу.

Я тут же рассказал все Хеме, и теперь уже она постучалась к Розине. Розина замялась.

— Входите, если приспичило, — сказала она наконец. — Мы закончили.

В комнате пахло женщинами. И ладаном. И еще свежей кровью. Прямо нечем было дышать. Голая лампочка под потолком не горела.

— Закрой дверь, — бросила мне Розина.

— Не закрывай, Мэрион, — возразила Хема. — И включи свет.

У кровати Генет на тумбочке стояла спиртовка. Рядом лежали бритва и окровавленный кусок ткани.

Генет сидела смирно, уперев локти в колени, руки ее с зажатыми в них тряпками обхватывали лицо. Поза мыслителя, если бы не эти тряпки.

Хема отняла ее руки от лица. На висках возле бровей — глубокие вертикальные разрезы вроде цифры 11, по два с каждой стороны. Свернувшаяся кровь была черная как смола.

— Кто это сделал? — возмутилась Хема, прижимая к ране тампон.

Ответом ей было молчание. Розина с улыбкой смотрела куда-то вдаль.

— Я спрашиваю, кто это сделал? — Тон у Хемы был острее бритвы, которая нанесла раны.

Генет ответила по-английски:

— Это я ее попросила.

Розина резко одернула ее на языке тигринья. Я знал, что эта короткая гортанная фраза значит «Замолчи». Генет не послушалась.

— Это знак моего народа, — продолжала она, — знак племени отца. Если бы отец был жив, он бы мною гордился.

Хема немного помолчала. Черты ее смягчились.

— Твой отец умер, девочка. Ты, по милости Господней, жива.

Розина нахмурилась. Слишком много английских слов, по ее мнению.

— Идем со мной. Позволь мне обработать раны, — проговорила Хема.

Я опустился на колени:

— Пойдем с нами. Ну пожалуйста.

Генет тревожно посмотрела на мать и прошипела:

— Вы только все испортите. Мы с ней обе хотим, чтобы остались следы. Прошу вас, уходите.

Гхош посоветовал сохранять спокойствие.

— Она нам не дочь.

— Ошибаешься. Она ест с нами за одним столом. Мы оплачиваем ей школу. Если с ней приключилось что-то недоброе, мы не можем просто взять и умыть руки.

Слова Хемы потрясли меня. Какое благородство! Но если Хема считает, что Генет сестра мне, это все осложняет. Ведь мои чувства к ней… не подобают брату.

Гхош произнес успокаивающе:

— Это все для того, чтобы предохранить ее от сглаза. Все равно что pottu в Индии, милая.

— Моя pottu легко стирается, милый. Никакого кровопролития.

Неделю спустя Хема и Гхош вернулись домой под громкие причитания Розины. Впрочем, их уход на работу сопровождался теми же завываниями. Она горько жаловалась на судьбу, Бога, императора и упрекала Земуя за то, что оставил ее.

— Вот-вот, — сказала Хема. — Бедная девочка совсем рехнется. А мы, значит, так и будем стоять в сторонке?

Хема объявила общий сбор. Под ее знамена собрались Алмаз, Гебре, В. В., Гхош, Шива и я. Всем составом мы ворвались к Розине, Хема взяла Генет за руку и отвела к нам, предоставив остальным принуждать Розину к миру. А та надрывалась, что у нее похитили дочь…

Дверь в спальню Хемы была закрыта. Мы слышали, как Генет плещется в ванне. Хема вышла за молоком и попросила Алмаз порезать папайю, сбрызнуть лимоном и посыпать сахаром. Вскоре Алмаз прошествовала в спальню, да так и осталась за закрытой дверью.

Через час Хема и Генет вышли рука об руку. На Генет была желтая блузка в блестках и переливчатая зеленая юбка — часть танцевального облачения Хемы. Волосы зачесаны назад, глаза подведены, голова высоко поднята, осанка царственная — ну прямо королева, которую освободили из темницы и вернули на трон. Да, она была моя королева, никакая не сестра, и я хотел ее видеть рядом с собой, и восхищался ею, и был ее вернейшим подданным. Блестящее зеленое сари Хемы оказалось в тон наряду Генет. На этом фоне Алмаз чуть было не проскользнула на кухню незамеченной. А посмотреть было на что: глаза подведены, губы накрашены, щеки нарумянены, в ушах огромные серьги, очень идущие к ее волевому лицу…