Рассечение Стоуна - Абрахам Вергезе

Впятером мы забрались в машину. Генет расположилась на заднем сиденье между мной и Шивой. На Меркато Хема приобрела ей новый комплект нарядов. Рождество, Дивали[76]и Мескель слились в один радостный день.

Поход по магазинам мы завершили в кафе Энрико. Гёнет сидела напротив меня, улыбалась и лизала мороженое. Потихоньку она разговорилась. Если ей промыли мозги, как выразилась Хема, то теперь рассудок к ней возвращался.

Я воспользовался моментом, убедился, что под столом мне ничего не мешает, и со всей силы пнул ее в голень. Любовь переполняла меня, но из головы не шла постельная сцена двухнедельной давности, а также ее прискорбные последствия. Красота ее тела, словно парящего надо мной в воздухе, потрясала. А мокрое белье я бы охотно стер из памяти.

Гримаса боли исказила лицо Генет, на глаза навернулись слезы, но она не издала ни звука.

— Что случилось? — участливо спросил Гхош. Она пролепетала:

— Мороженым подавилась.

— Ай-ай-ай. Мороженое в голову ударило. Феномен, достойный изучения, а, Хема? Это какой-то эквивалент мигрени? Недуг всех поражает или только некоторых? Какова длительность болезни? Имеются ли осложнения?

— Милый, — Хема поцеловала его в щеку, редчайшая демонстрация чувств на публике, — наконец-то ты нашел явление, которое я не прочь исследовать на пару с тобой. Как я понимаю, для эксперимента понадобится масса мороженого?

В машине Генет показала мне след от удара.

— Доволен? — спросила она спокойно.

— Нет, это только разминка. Я с тобой еще рассчитаюсь.

— Еще испортишь мой новый наряд, — произнесла жеманно Генет и навалилась на меня. Шрамы возле глаз еще отливали красным.

Хема сочла их варварством, но на мой вкус, они были прекрасны. Я приобнял Генет. Шива не сводил с нас глаз: интересно, что я еще выкину? Шрамы придавали Генет не по годам мудрый вид, ибо находились на местах, где у людей пожилых образуются морщинки. Она улыбнулась, и морщинки задвигались, растянулись. Сердце у меня колотилось в истоме. Кто эта красавица? Она не сестра мне. И не подруга. В определенном смысле она — мой противник. И любовь всей моей жизни.

— Ну так что? — осведомилась она. — Если серьезно. Отомстил сполна?

Я вздохнул:

— Да. Сполна.

— Вот и хорошо.

Она ухватила меня за мизинец, согнула и, ей-богу, сломала бы, если бы я не вырвал руку.

Теперь Генет спала в кровати, которую поставили для нее в нашей гостиной. На следующее утро, перед тем как нам отправиться в школу, Хема послала за Розиной. Шива, Генет и я подслушивали в коридоре. Розина стояла перед Хемой в той же позе, что перед солдатом-мародером, я видел в щелку.

— Возвращайся на свое место в кухне рядом с Алмаз. С сегодняшнего дня дверь и окно в твое жилище днем всегда будут открыты, пусть как следует проветрится.

Если Розина собиралась пожаловаться на дочку, минута настала.

Мы затаили дыхание.

Она не произнесла ни слова. Слегка поклонилась — и покинула помещение.

Потянулись обычные школьные будни: куча заданий на дом, затем занятия с Хемой, каллиграфия, обсуждение того, что случилось за день, и новых прочитанных книг. Крикет для меня и Шивы и танец для Шивы и Генет. По вечерам подавать шар-другой частенько выпадало Гхошу. Для такого крупного мужчины подача у него была очень мягкая, и он обучал нас разным приемам.

Хема и Гхош переговорили с учителями, и в этом году Шиву перестали загружать дополнительными заданиями. Довольны остались обе стороны. Если Шива не хотел писать сочинение про битву при Гастингсе, никто его не заставлял. Школа исправно взимала плату за обучение Шивы и допускала его на занятия, только чтобы не хулиганил, а Шива соблюдал школьный распорядок. Учителя нас знали и с пониманием относились к брату. Насколько глубоким было это понимание, другой вопрос. Кое-кому, например мистеру Бейли, только что прибывшему из Бристоля, пришлось потрудиться. Бейли был в нашей школе единственным учителем с дипломом и вынужден был поддерживать высокий уровень. Две трети из нас завалили первую контрольную по математике.

— Один из вас написал на «отлично», но забыл написать свою фамилию. Прочие результаты никудышные. У шестидесяти шести процентов оценки неудовлетворительные, — кипятился учитель. — Что скажете про это число? Шестьдесят шесть!

С Шивой риторические вопросы обращались в ловушку, он никогда не выдавал ожидаемый и прекрасно всем известный ответ.

Шива поднял руку. Я съежился. Брови мистера Бейли поползли вверх, будто с ним заговорила мебель.

— Ты что-то хочешь сказать?

— Шестьдесят шесть — мое второе любимое число.

— А почему второе? — поинтересовался мистер Бейли.

— Потому что если сложить все числа, на которые делится 66, включая само 66, получится квадрат.

Мистер Бейли не устоял. Записал на доске 1, 2, 3, 6, 11, 22, 33 и 66 и сложил. Получилось 144.

— Двенадцать в квадрате! — хором воскликнули учитель и Шива.

— Поэтому число 66 — особенное, — продолжал Шива. — 3, 22, 66 и 70 — тоже особенные. Сумма их делителей дает квадрат.

— Скажи же, какое твое самое любимое число? — Сарказма в голосе Бейли больше не было. — 66, говоришь, второе?

Шива бросился к доске, хотя его не вызывали, и написал: 10 213 223.

Бейли долго смотрел на доску и наливался краской, наконец, как-то по-женски, развел руками:

— А почему это число должно нас заинтересовать?

— Первые четыре цифры — это номер вашей машины. (Судя по лицу мистера Бейли, он понятия об этом не имел.) Но это так, совпадение. Это число, — Шива постучал мелом по доске, — единственное, которое само себя описывает, если прочитать его вслух. Один ноль, две единицы, три двойки и две тройки! — Тут мой брат радостно засмеялся, чем поверг класс в изумление, отложил мел и сел на свое место.

Только это я и усвоил из математики за весь год. Что касается ученика, написавшего контрольную на «отлично», — кем бы он ни был, — то вместо своей фамилии он изобразил на листке Веронику.

Я ломал голову над превратностями судьбы, что так обособили его от меня по части школьных заданий, и, кажется, нашел ответ. Если Шива не мог или не хотел сделать то, что от него требовалось, это требование снималось. Я же в любом случае был обязан выполнить задание.

Как только позволяло расписание уроков, Шива присутствовал при «повороте на головку». Он даже как-то уговорил Хему, чтобы позволила ему посмотреть на кесарево сечение, и операция его покорила. Его библией стала «Анатомия» Грея, он выдавал рисунок за рисунком, они устилали пол нашей комнаты. Теперь он изображал не мотоцикл «БМВ» и не Веронику, а вульву, матку, кровеносную систему женских органов. Чтобы сократить расход бумаги, Хема велела ему перейти на блокноты, что он и сделал, заполняя страницу за страницей. С «Анатомией» он не разлучался.