Бесстыдница - Генри Саттон

Однако на самом деле он так упирался, чтобы сохранить за собой это бунгало только потому, что некогда в нем проживала Джин Харлоу.[22]То есть по голливудским меркам домик был исторический. Правда, что именно он значил для Кляйзингера — не знал никто. Уважал ли он историю, преклонялся ли перед Джин Харлоу или просто капризничал (эксцентричность и вспыльчивость режиссера были притчей во языцех) — сказать не мог никто. Кляйзингер тоже никогда не распространялся на эту тему. Впрочем, от него никто этого и не требовал. Доходы, которые приносили снятые им фильмы, избавляли его от необходимости отвечать на любые вопросы. Как однажды выразился Лео Кан, директор студии, «если Гарри Кляйнзингеру вдруг втемяшится в голову спалить студию, я первый поднесу ему спичку».

Грег Овертон вел свой крохотный «рэмблер» по извилистой дороге. Увидев впереди мигающий красный свет, который означал, что на одной из площадок ведутся съемки, он остановился и заглушил мотор. Во время съемок проезжать к бунгало было запрещено. Однажды Овертону пришлось проторчать здесь целых двадцать минут, пока снимался какой-то эпизод. Досадная, конечно, помеха, но вся работа Овертона состояла в том, что ему приходилось постоянно сталкиваться с помехами и преодолевать их. В который раз он подумал, что, быть может, разумнее было позвонить Кляйнзингеру по телефону, но в очередной раз пришел к выводу, что лучше встретиться лично. По телефону он бы ничего не добился. Главное — понять, в каком настроении пребывает режиссер, и суметь ему правильно все преподнести. Только так, и никак иначе.

Мигание прекратилось. Охранник жестом показал, что можно проезжать. Овертон продолжил путь к бунгало Кляйнзингера. Подъехав к домику, он остановил машину на площадке и ненадолго призадумался. Он не столько обдумывал план действий, сколько собирал волю в кулак, готовясь к трудному разговору. Наконец, он глубоко вздохнул, вылез из «рэмблера» и вошел в бунгало.

В приемной Летти, секретарша Кляйнзингера, печатала на машинке и одновременно разговаривала по телефону. Старательно вылепливая губами слова, Овертон тихонечко прошелестел:

— Он у себя?

Летти кивнула и показала рукой, что он может заходить. И тут же, завершая жест, перевела рукой каретку. Чертовски угнетающая расторопность, подумал Овертон. Классический пример беспрекословной исполнительности, которую Кляйнзингер требует от всех. Глядя, как ловко и сноровисто Летти делает одновременно три дела, он вдруг остро ощутил собственную неполноценность. Тряхнув головой, как бы отгоняя прочь эту обидную мысль, Овертон легонько постучал в дверь.

— Входите!

Он вошел. Кляйнзингер вел беседу со своим ассистентом, Джорджем Фуллером, и одновременно подписывал какие-то письма.

— Три дня назад я обратился к нему с этой просьбой, — говорил режиссер, — а он в ответ заявил, что это невозможно. Так вот — я не хочу никаких объяснений; пусть выполняют мое распоряжение! Доброе утро, чем могу быть вам полезен?

Поток слов Кляйнзингера ни на мгновение не прерывался, так что Овертон даже не сразу понял, что режиссер уже переключился и обращается теперь к нему.

— Я приехал, чтобы спросить у вас кое-что по поводу сегодняшних съемок, — сказал он.

— Что именно вы хотите спросить по поводу сегодняшних съемок? — спросил Кляйнзингер. — Будем ли мы снимать? Да, будем.

— Нет, не будете ли вы снимать…

— Разумеется, разумеется. Само собой. Вы видите, что отнимаете у меня время?

— Я прошу прощения…

— Это подождет. Теперь скажите, что именно вы хотели спросить у меня по поводу съемок.

— Не сделаете ли вы сегодня исключение и не допустите ли на съемки журналиста?

— Нет!

— Но нас просили из «Пульса»…

— Ну и что? А вы, значит, приехали вовсе не спрашивать, а пререкаться со мной, так?

— Нет, сэр. Я просто хочу объяснить. «Пульс» готовит статью об экспортных киноверсиях. И сегодня утром мне позвонила Джослин Стронг, которая…

— Джослин Стронг — женщина, надо полагать?

— Да, совершенно верно.

— Не знаю, не знаю. Попробуйте поговорить с мисс Хаусман. Если она согласится, то я подумаю над вашей просьбой.

— Что ж, спасибо и на этом. Хотя есть и другие варианты.

— Так, по меньшей мере, будет по-честному. А что вы предлагаете?

— Я подумал, не стоило бы попытаться представить мисс Стронг членом съемочной группы, чтобы не беспокоить мисс Хаусман. Мисс Стронг могла бы, например, держать нумератор или…

— Что ж, это очень мило с вашей стороны, — прервал Кляйнзингер с неискренней улыбкой. В следующий миг улыбка исчезла, словно кто-то щелкнул невидимым выключателем. — И совершенно бесчестно. Не только по отношению к мисс Хаусман, но и ко мне. И вы еще смеете заявлять, что якобы печетесь о том, как бы не побеспокоить мисс Хаусман! Чушь собачья! Вас интересует только одно: размер колонки, которую вам предоставят. Или — которую вы затребуете.

— Да, сэр, но ведь мы стараемся, чтобы это пошло на пользу вашей картине.

— Сам знаю. Только поэтому я и терплю вас здесь, а не приказываю вышвырнуть вон из моего кабинета. Идите и поговорите с мисс Хаусман. Стойте, я передумал! Пожалуй, будет лучше, если я сам с ней поговорю. В отличие от вас, я и в самом деле пекусь о ней и о ее чувствах и поэтому не знаю, как насчет репортера, но ваше присутствие ей безусловно не понравится.

И тут же без малейшей передышки Кляйнзингер вернулся к обсуждению вопроса, прерванному приходом Овертона. Не меняя интонации, он продолжил:

— Я знаю, что неотражающие стекла существуют. Они есть в любых музеях. И они мне необходимы. Пусть хоть из-под земли достанут. Картина должна быть под стеклом. Причем освещенным, чтобы ее было видно. Именно ее, а не отражение дурацкого света. Вам что-нибудь не ясно?

Последняя фраза относилась уже к Овертону. Кляйнзингер смотрел на него исподлобья. Овертон вдруг ощутил себя назойливой мошкой, от которой отмахиваются, а у нее хватает наглости снова жужжать над ухом.

— Нет, сэр.

— Тогда не осмелюсь больше задерживать — у вас, конечно же, полно срочных дел.

— Вы дадите мне знать о том, что ответит мисс Хаусман, чтобы я мог передать ваше решение «Пульс»?

— Я не дам вам знать, но вас известят.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Овертон.

Он вышел, пятясь, из кабинета, словно из королевской опочивальни.

Час спустя Летти, секретарша Кляйнзингера, позвонила и сказала ему, что Джослин Стронг может приехать на съемки сегодня днем.

— Мистер Кляйнзингер велел передать вам, что фотографировать нельзя. Мисс Джослин должна приехать одна. Сопровождать ее вам не следует. Можете только привезти ее к павильону, а потом под каким-нибудь предлогом вы должны удалиться.