Присвоенная - Марина Багирова

И каждое прикосновение поражало жадностью, жалило новизной, запоминалось навечно…

Это был праздничный вечер.

Смеясь и без конца прерываясь на поцелуи, мы сервировали блюда на лучших тарелках — затейливо, с удивившим нас самих мастерством, и, закончив, замерли в восхищении, глядя на картину, где мы были всюду: в черном зеркале окна, в округлых боках бокалов, в глазах друг друга…

Вкус еды захватил нас — он был яркий, новый, …последний. А запахи! Откупорив бутылку, чтоб она подышала, мы опьянели от одного аромата, не выпив и капли вина…

Мы так торопились! Еще…, еще… — пожить, ощутить мир и друг друга, пока не вытекли последние песчинки нашего времени. А их оставалось все меньше, …и нам нужно было спешить.

Но я не сгорала дотла, теряя себя в этом мире… Я нашла свое место. Оно было в руках человека, считавшего каждый миг жизни, ценившего каждый вдох — каждый из ужасающе малого числа, отпущенного судьбой нам обоим…

* * *

…Меня разбудила боль.

За окном едва брезжил туманный рассвет. Грохот волн, пытавшихся сокрушить наши скалы, царил в мире звуков. Ветер, холодный и влажный, проникал далеко вглубь дома через открытое окно, робко постукивая рамой о защитную ножку, еле слышно шурша занавеской в соседней комнате, умирая в ванной у зеркала.

Почему же так больно?

Кайл с улыбкой пробормотал что-то через сон, беззвучно, заглушаемый яростным штормом, и притянул меня к себе покрепче… Я высвободилась, осторожно маневрируя, стараясь не прервать его сладкий отдых. Но это не разбудило его. Он лишь вздохнул и перевернулся на другой бок.

Мне хотелось побыть одной.

Подхватив с пола свитер Кайла, я скользнула в его спасительную теплоту. Доходивший мне до колен, из мягкой бежевой шерсти, он подарил чувство защищенности — бесполезное в эту минуту…

Было больно. И глупо!

Желать сохранить обретенное.

Я только прикоснулась к счастью, только ощутила покой — и с удивлением поняла, что еще способна на это. А под утро, будто дразня, мне приснилась наша возможная жизнь — недолгая и счастливая. Жизнь, в которой самым большим горем будет потеря друг друга, …а не молодости, красоты или доверия.

И мне вдруг до боли захотелось ее всю прожить.

Как глупо!..

Тяжелое стальное небо управляло штормом. Волны рвались на самую террасу, окатывая край соленой водой, расцвечивая камни темным. Никогда раньше я не видела такого неистовства. Ветер, мой преданный друг прежде, сегодня пытался меня убить. Он рвал одежду и волосы, толкал на землю — прилечь, а затем, непоследовательный в своих желаниях, тащил ближе к краю.

Может, сопротивляться не стоило?..

И так, вот-вот все закончится…

Оглянувшись с тоской на открытое окно дома, которому предстояло вскорости осиротеть, я зацепилась взглядом за что-то ярко-трепещущее.

В стороне от брызг, близ камней, на которых я тренировала свое разбитое тело, горело пламя.

Зачарованно глядя на танцующее алое пятно, я подходила все ближе и ближе, всматриваясь, как близорукая — неспособная разобрать, что это было. Что за …?

Это был кусок моего бального платья. Тот самый.

Как же быстро…

Хоть бы на день позже. Хоть бы на час.

Под камнем, прижимавшим шелковый лоскут, лежало что-то белое. Ноги сами замедлили ход, и я обреченно остановилась над открытым конвертом. Адресата, как и в прошлый раз, не было. Вынув кусок дорогой атласной бумаги, я услышала, как замерло сердце.

Знакомый почерк. Всего два слова.

«Ты свободна»…

Вдруг ветер вырвал алый шелк из-под камня и, вздернув к самым небесам, унес в сторону кипящего океана. Мои глаза сами следили за его неудержимым полетом, пока, спустя мгновение, он не исчез за обрывом.

Взгляд вернулся к бумаге в моих руках.

Ты свободна.

И тут понимание обрушилось на меня.

— Да, — прошептали губы.

Я повернулась лицом к ветру. Он с радостью бросился мне в глаза, помогая слезам перелиться…

— Да… Да! — закричала я изо всех сил, перекрывая грохот бури, прижимая драгоценную вещь в моих руках к сердцу. — Я свободна!

Свободна.

Я смеялась …и слезы текли по щекам, а ветер срывал их и выбрасывал в шторм — вслед за моим прошлым.

Больше нечего было бояться. Я принадлежала лишь самой себе и могла прожить ту жизнь, которую выбрала, и с тем, кого предпочла. И теперь никто, кроме смерти, не был властен нас разлучить.

Даже Кристоф.

Имеющий власти и пороков в избытке, он привычно брал в этом мире желаемое, меняя законы, ломая преграды, разрушая все на пути… все… Но не это.

Он сдержит данное слово, я знала.

И я была счастлива. Как никогда прежде.

Счастье заполняло меня, увлекая в небо воздушным змеем.

Почему же я была так счастлива?

Потому что была свободна?

Наверное.

А может …потому, что теперь знала — Кристоф любит меня по-настоящему.

Как человек.

Тридцать лет спустя

* * *

Был штиль — редкий гость на нашем побережье, неспокойном, как сама человеческая жизнь. Будто передразнивая ее, волны всегда тут в движении и так же непредсказуемо меняют плавное колыхание на звериные прыжки.

Но в этот день все затихло. Вода лежала зеркалом, отражая пронзительно-синее осеннее небо, такое же гладкое, без единого облака, с белым шаром солнца вверху, смотревшим вниз на своего близнеца в замершем океане. Даже ветер не смел вздохнуть — сегодня он оставил это мне. Печальные крики чаек еще раз напомнили, почему я здесь, на берегу.

Я должна была бы плакать.

Но мои глаза оставались сухими всю церемонию прощания. Они не наполнились слезами и потом, когда те пару человек, что могли назвать себя друзьями Кайла, уехали, и я осталась одна.

Совершенно одна — без него…

А ведь когда-то я уже оплакала его — живого, давным-давно, во времени, на которое я, сегодняшняя, оглядывалась с недоверием — а было ли оно? Пытаясь дотянуться до тех лет, сквозь мутную завесу опыта, я видела себя — юную, прекрасную и наивную — исходившую слезами, сотрясаемую спазмами, умиравшую вслед за ним день за днем, день за днем…

А он был жив.

Может быть, именно поэтому, когда он ушел на самом деле, чувство нереальности не покидало меня. А вдруг я снова ошиблась, и сейчас он обнимет меня, уверяя, что его смерть мне только приснилась?

Нет, не приснилась. Увы…