Окопная правда войны - Олег Смыслов

«Белье не хуже портянок, негде сменить его да и смысла нет. Спишь где придется и все время в шинели — еще холодно. Если белье чистое, вшей больше появляется, приходится охотиться за ними»(Бондаренко Н.В., 64 кд).

«Только с одним не мирюсь, это то, что очень много вшей.

Я как выехал из г. Сталинграда, с тех пор не был в бане, уже 4-й месяц» (Коротков Михаил, 131 ТБр).

«Лазим в воде выше колена, мы голодные, паек очень малый, сыты никак не бываем, а купить за деньги ничего не купишь, так что я очень голодный бываю. Больше ничего не достанешь, кроме своего красноармейского пайка» (Дазиров Умар, без адреса).

«Насчет продуктов трудновато. По 500 гр. Хлеба на день, 2 раза приварок, а приварок такой — пшено и горох, больше ничего» (Толиков А.Л., батальон ПТР).

«... Мы пошли в наступление. Один день было благополучно, а на другой день он нас окружил, стал нас бомбить, высадил впереди десант, кругом нас горело, что не было куда деться. Дождались мы вечера, но проклятый немец подметил нас и давай бомбить прямо над Доном, многих убил, многих потопил, многих поранил и много забрал в плен, также много взял, потопил и убил эвакуированного скота, не дал перегнать через Дон...» (Чечков Иван Семенович, 4070 окшр).

«На фронт мы ехали из Рязани, Ростов, Сталинград, а теперь находимся на Дону. Писать больше нечего, жду ответ. Прощайте, прощайте навсегда...

Прощай навсегда, больше не увидимся, передай мальчикам и девчонкам по прощальному привету. Писать больше нечего. Прощай и прощай навсегда...» (Глухов Я.Р., без адреса).

«... Настигает большая опасность для жизни. Мне домой не верная никогда и я тебя больше не увижу. Живи как можешь, затем до свидания, пока жив, когда ты получишь мое письмо, тогда, может быть, меня не будет...» (Старков А.А., 47 опмб).

«... Жизнь моя не легкая, воевать мне придется не мало, жить мне надоело. Я бы рад, чтобы меня ранило или убило, было бы легче. Если меня убьют, то мне не нужно будет о вас заботиться, а также о детях, а если тяжело ранят, то ожидай меня домой, я приеду, ибо раненых домой отпускают.

Наташа, я больше без тебя и детей жить не могу, если жить, так жить раненым, но жить вместе. Мне бы хотелось посмотреть на тебя и на своих детей, а тогда и погибать бы, но мне не хочется сейчас погибать, но, наверное, придется умереть...» (Пакомут, 619 сп).

«... Опишу бездарное наше положение. До фронта доехали с горем пополам, по приезде на второй день вступили в бой с немецкими танками и пехотой, и мы были разбиты вдребезги, немного осталось от дивизии. Наше подразделение в 120 человек было вооружено десятью винтовками, осталось в резерве, но попали в окружение танков и чуть не погибли, удалось выбраться. Сейчас дивизия вновь формируется, стоим от фронта км 13... Никогда бы нас немцы не победили, если бы у нас не было продажи, часто посылают в бой с голыми руками, такая участь постигла не только налгу дивизию, но и другие. Люди голодные, измученные походом вступают в бой с голыми руками. Вот как мы воюем... Положение наше неважное... Писать есть много кой-чего, но нельзя. Настроение чертовски плохое... Немец воюет не считается, по одному человеку бьет из пушки, а нам на человека жалко пулеметной очереди. Враг силен, как его одолеть — вопрос...» (Трушков Я.А., 358 пах).

«... Сегодня весь день авиация немчуры не давала никакого покоя, хоть зарывайся на 100-1000 метров, а достанет. Наших самолетов не видно было целый день, и это не только сегодня, но было вчера и будет завтра. Нет никакого сопротивления, что хотят, то и творят с наземными войсками... Ведь до чего дошло, что летчик из нагана бьет по пехоте, насколько они не боятся и как низко приземляются. Как не замаскируй окоп — все видит... Ой, сколько сегодня на нашем направлении было самолетов, это ужас и главное то, что одна партия уходит, а другая приходит. Ну где наши самолеты, почему нам не помогают?..» (Квасов Г., 265 истреб. противаганковый дивизион).

«... Вы думаете, что для меня страшен фронт или страшна смерть? На эти вещи я смотрю, как на явления — дождь или снег. Но только одно мне остается непонятным, что у нас кругом обман и насильствие, что мы настолько демагогичны, что не видим действительности и говорим на предмет черный. Так выходит с нашей свободой, с нашей техникой, когда самолеты неприятеля днем и ночью парят в нашем российском воздухе. И, глядя на это, берет сомнение, что у нас развита техника, о которой говорят нам книги и лекторы.(...) Так, сегодня опять предстоит голодный 45-километровый марш ближе к фронту, о котором так мечтают бойцы, ибо голодная угнетающая жизнь всем надоела и желает каждый или смерть, или раны и освобождения...» (Без фамилии и адреса).

«... Нахожусь в очень плохом положении. Вот уже 3 дня, как я не кушал. Немец очень сильно бомбит, а я лежу в окопе голодный, на спине пулемет, стрелять нет сил, хочется кушать и кушать...» (Агапов, 1045 сп).

«... Я нахожусь на волоске от смерти. Сегодня, 15 октября, все кишки перевернуло и сильно рвало. Вся причина в этом — проклятые галушки да каша из пшеницы. Лучше быть голодным, но не есть эту пищу. Вдобавок к этому стали давать муку, вот и представь себе, что мы кушаем...» (Абросимов, 140 ОСБр).

«... Да, дорогая мама, бой здесь с 18 по 20/IX был большой и сейчас он продолжается. 18/IX было начало наступления на этом фронте и “мясорубка” была хорошая. Много было изрублено за эти 2-3 дня и пролито крови, и все ради чего? Из-за славы, власти и богатства какой-то кучки людей... Да, дорогая мама, проведенные мной несколько дней, то есть за 15-20 дней, меня, как говорится, переродили совсем, и сейчас я стал совсем другим, чем был раньше. Только теперь я понял всю политику этой войны, за по и кого мы проливали свою кровь и ложим свои головы...» (Без фамилии и адреса).

«... Наш полк разбили за два дня. Убитых, раненых много, так что тошно глядеть, сердце захватывает. Если вам все описывать, то очень много бумаги надо. Что здесь творится на фронте? Немец так бьет, что нигде нет спасенья. У нас все измена. В тылу и на фронте кормят в трое суток один раз и не досыта. Здесь в лазарете кормят два раза в сутки. Хлеба дают 600 гр., плохой суп, немного каши. Жена и дети, как-нибудь живите, видно мое такое счастье — что даст господь...» (Без фамилии и адреса).

«... Я жив, а через секунду, может быть, убьют, потому что здесь жизнь секундная. Хотя вы и пишете не думать о смерти, но я не думаю, чтобы остался жив, потому что очень сильные бои, много народа перебито, трупы лежат на земле, жутко смотреть, и немцы и наши лежат, бедняги, гниют и никому не нужны, хотя бы похоронили, а то валяются, как снопы. Танки ездят по людям, как по дровам. Танк весь в крови, жутко смотреть. Со мной такие товарищи, которые с первого боя ранены, есть такие, которые не успевают увидеть немца, как его убьют или ранят. Я считаю человека, которого ранили в руку или в ногу, счастливым, а то ведь большинство убивают...» (Коваленко В.И., 422 сд).

Из солдатских писем за 1943, 1944 и 1945 гг.:

«... Я пока жив и здоров. Что будет дальше под этой проклятой Тросной и представить себе не могу. Дядю, Фрол. Мих., ранило под ней, а меня, вероятно, убьют. А все же люди идут грудью на гитлеровскую броню» (Чекалин И.Е. п/п 68577).