Привычка убивать - Игорь Зарубин

Дежкина задумалась. С одной стороны, сна очень уважала Кленова. Уважала и побаивалась, как все мистическое, непонятное. Как он сразу раскусил все, что творится у нее дома. Чуть ли не в первый день, даже почти с ней не общаясь. А она до сих пор даже не может сказать, что он за человек. Женатый он или холостой, любит выпить или нет, бабник или на женщин смотрит спокойно, ну в общем, все то, что можно сказать про каждого мужика с первого взгляда. А это — уже характер. А понимаешь характер — значит, знаешь, чего от него можно ожидать. Но одно дело — ожидать, и совсем другое — знать.

— Нет, мне не подходит.

— Вот видите. — Николай Николаевич взял третий пирожок. — А большего я вам предложить не могу. И никто не сможет. Вообще, нет такой вещи, про которую можно сказать, что знаешь про нее все.

— Ну уж вы скажете. — Дежкина улыбнулась. — Что, совсем такого не бывает?

Кленов хитро посмотрел на нее, смешно прищурив глаз.

— Ну ладно. Вы хорошо знаете, например… — Он задумался. — Ну например, Джоконду. Хорошо ее помните?

— Да! — уверенно ответила Клава. Еще бы, эта репродукция уже лет пять висит у них в коридоре, загораживает огромное пятно краски, которое поставила там Ленка. — Да, я знаю ее очень хорошо.

— Не вы одна так думаете. Все уверены, что знают ее очень хорошо. А чего там? — портрет женщины, то ли грустной, то ли веселой. На заднем плане то ли горы, то ли лес. Правильно?

— Ну да.

— А вот вы можете мне сказать размер картины? Ну хотя бы приблизительный.

Клава опешила.

— Да, кажется, два на три метра. А может, метр на полтора.

— А может, семьдесят на метр, а может, пятьдесят на семьдесят. — Кленов довольно улыбался. — Вот видите. Самых элементарных вещей не знаете. Все стараетесь суть постичь, а размеров не знаете. Так вот суть я вам про Карева рассказать могу, а такие вещи, как размер, вес, цвет, вкус, запах, отпечатки пальцев, следы крови и тому подобное — ваша прерогатива.

— Ну хорошо, расскажите хоть суть. — Клава ухмыльнулась.

— Вот это другой разговор. — Кленов протянул ей три черных силуэта. — Это я там вырезал. Значит, так, Карев Геннадий Васильевич представляет собой довольно противный человеческий экземпляр. Все три фрейдовских комплекса так переплелись, что лучше даже рядом не стоять. Комплекс Эдипа в подростковом возрасте перекинулся на религию. В связи с женским воспитанием невероятно развит комплекс каннибала, причем так сильно, что полностью подчинил себе эдипов. И к тому же, судя по всему — оральный тип. Не говоря уже о комплексе смерти. Активно замешенный на Библии, плюс комплексы Эдипа и каннибала, он мог дать только подобные плоды, хотя…

— Ну а теперь, если можно, по-русски, — вежливо попросила Дежкина. — А то я ничего не поняла. Все эти эдипы, оральные типы, каннибалы — что это значит?

Николай Николаевич посмотрел на Клавдию сначала с удивлением, а потом рассмеялся.

— Простите, ради Бога, — сказал он сквозь смех. — Я тут терминами сыплю, а вам это как китайская грамота… Ну значит, так. Карев — человек сильно закомплексованный. Рос со старшими сестрами, без отца. С мальчишками не дружил — они его избегали. Сестры были намного старше и просто его не замечали. Считали маленьким глупеньким мальчиком. К женщинам он начал испытывать отвращение еще в детстве. Если можно так сказать — обратная сторона полового любопытства. Чем интереснее, тем противнее. Рано начал ходить в церковь. И ходить не потому, что верил, а потому, что увидел там пример беззаветного подчинения и поклонения священнику. Внешнюю сторону почитал. Из духовной семинарии выперли за пьянку. И тогда Карев стал дьяконом. Таким, который святее папы римского. Понимаете?

— Дальше. — Клава кивнула.

— По натуре он — эксгибиционист. Только не телесный, а душевный эксгибиционист, если можно так выразиться. Очень любит все делать напоказ. Слышали такую поговорку — «на миру и смерть красна»? Так вот он из этой поговорки. И сам начинает верить, когда это делает. Яркий пример — его появление в прокуратуре. Целый ведь спектакль устроил. И совершенно искренне, смею вас заверить. А эти его плеточки. Наверняка ведь при старушках себя бичует, не иначе. — Николай Николаевич ткнул пальцем в первый силуэт, с крестом в руке. — А помните, как он помахал рукой толпе? Такие люди и устраивают всяческие секты с полным, тотальным подчинением. Ну и, конечно, власть. — Он взял в руки второй силуэт, с ножом. — Это и есть комплекс каннибала. А проще — комплекс подчинения. Если ты не подчинишь, то придется подчиняться самому. Если не сожрешь, то будешь сожранным. Он просто помешался на власти. И, что самое интересное, люди должны подчиняться не ему лично, а неким законам, правилам, которые диктует церковь. Только в очень гипертрофированных размерах. А эти законы он отождествляет с самим собой. Каждый грех у него смертный, а поскольку все не без греха, то придраться можно к любому. Очень удобно. Причем что интересно, он ведь мирно подходил к человеку, говорил, что, мол, так и так делать грешно. С улыбкой, наверно, говорил, в глаза заглядывал. И человек невольно чувствовал себя виноватым. А если не чувствовал, то его нужно было убить.

— Но почему в таком случае только женщин? — удивилась Дежкина.

— Ну это очень просто. — Кленов вздохнул. — Первородный грех ведь женщина совершила, а следовательно, все зло от них. Ну и сексуальное влечение. Оно ведь у каждого человека остается, если он только не импотент. Но у Карева оно трансформировалось в жажду подчинения. Это и есть комплекс каннибала, смешанный с эдиповым. А полностью подчиняться может только человек мертвый. Отсюда и убийство.

— А почему тогда все женщины одинаково выглядели? — перебила его Клава, вертя в руках человечка с ножом. — Это как-то не вяжется с вашим рассказом.

— Да очень просто. — Кленов улыбнулся. — Может быть много причин. Его сестра могла выглядеть так, какая-нибудь девчонка со двора. В конце концов, такой могла быть первая его жертва, а остальных он выбирал подсознательно, ориентируясь на нее. Раз сероглазая блондинка в шубе, значит, тоже грешница.

— Что он сказал про листки из Библии? — спросила Клава, внимательно слушая.

— А вот тут ничего внятного. — Кленов пожал плечами. — Тут мне надо будет еще раз с ним поговорить. И вообще, у меня лично к нему еще много вопросов. Как-то не клеится то, что он не убил девчонку, а просто избил. Если он маньяк, то не может быть пьяницей. Пьяницы обычно становятся «сериалами» на другой почве. Опять же нож. Почему разные ножи? Почему сначала было тридцать пять дней, а теперь стало восемь? Почему, наконец, он пришел и признался? Он говорит, что не хотел газетной популярности, но это не стыкуется с комплексом власти. Популярность — наивысшая ее форма. Как это объяснить?

Клава молчала. Очень интересно — сначала Кленов нарисовал ей такой характер, что она перестала сомневаться, что это Карев. А потом он сам же этот рисунок и разорвал на мелкие кусочки. Как иллюзионист.

— Ну и как же это объяснить? — спросила она наконец.