Момент - Дуглас Кеннеди

После завтрака меня повели через просторный внутренний двор с потрясающе красивым садом в медицинский центр, где меня осмотрел очень серьезный, но добрый доктор. Он сказал, что теперь уже поблекшие красные рубцы на моем теле, которые я заметила после «фотосессии», на самом деле были ожогами от радиации и я не первая, кто возвращается из тюрьмы Штази с такими отметинами.

«Но зачем они подвергли меня облучению?»

После некоторых колебаний он сказал:

«Мы полагаем, что они используют радиацию как средство маркировки некоторых диссидентов, чтобы впоследствии можно было отслеживать их передвижения».

«Или чтобы сделать их неизлечимо больными».

«Возможно, — сказал доктор. — Но все зависит от дозы облучения, которую вы получили».

«Если она вызвала такие ожоги…»

«Да, это действительно вызывает беспокойство. Но долгосрочные последствия для вашего здоровья — если они, конечно, будут — проявятся лишь через много лет. И существует большая вероятность того, что все обойдется».

«Ну да, если только я не загнусь после того, что они сделали со мной».

«К сожалению, этого нельзя исключить. Но физические травмы в виде рубцов полностью исчезнут в течение нескольких недель».

После обеда у меня состоялась беседа с герром Ульманом и фрау Йохум. Я узнала, что причина, по которой они хотели «вызволить» меня из ГДР, обменяв на двух гэдээровских шпионов, которых много месяцев держали в западно-германской тюрьме, была двоякой. Меня допрашивал полковник Штенхаммер — субъект, который особенно интересовал эту пару. А власти ГДР выбрали меня как потенциальную разменную монету, поскольку были уверены в моей невиновности, ведь мне нечем было делиться с вражескими агентами.

«Нам необходимо подробно расспросить вас о Штенхаммере, — сказала фрау Йохум, — так какой был главным следователем по делам многих диссидентов, и вы первая из числа его „подопечных“, кого нам удалось вытащить оттуда. Так что, если вы согласны…»

«Конечно», — сказала я, понимая, что взамен могу рассчитывать на ответную услугу. Мои надежды на воссоединение с сыном теперь были связаны только с фрау Йохум и герром Ульманом.

«Есть еще кое-что, о чем вам необходимо знать, — сообщил Ульман. — И мы обязаны задать вам этот вопрос. В вашем окружении в Пренцлауэр-Берге был информатор Штази. Она причинила немало вреда вам и Юргену, поскольку докладывала обо всех ваших разговорах. Вы доверяли этой женщине, она была вашей ближайшей подругой…»

Как только прозвучало слово она, меня охватила нервная дрожь. Озноб сменился недоверием. Нет, это не могла быть она. Нет, она никогда бы не поступила так со мной.

«Ваша подруга Юдит Фляйшман уже давно служит информатором Штази. На основании тех сведений, что мы получаем из нашего источника в этой организации, она передавала своим хозяевам все, что вы ей говорили».

У меня было такое чувство, будто я ступила в пустую шахту лифта и теперь лечу вниз с головокружительной высоты. Фрау Йохум заметила мое состояние и, обняв меня за плечи, сказала:

«Я понимаю, что вы сейчас испытываете. Но вы должны помнить: чем подробнее вы расскажете нам о том, что она вам говорила, тем активнее будут наши переговоры о возвращении вам сына».

«Он ведь сейчас в семье из Штази, да?» — спросила я.

Я заметила, как фрау Йохум и герр Ульман уже в который раз обменялись смущенными взглядами.

«У нас есть основания полагать, что это так», — сказал Ульман.

«Вы знаете имена этих людей?»

«Если вы попытаетесь каким-то образом связаться с ними, — вступила фрау Йохум, — это сведет все наши усилия к…»

«Я просто хочу знать имена людей, у которых находится мой сын».

«Клаус. Герр Штефан и фрау Эффи Клаус».

«Где они живут?»

«У нас нет точного адреса», — ответил Ульман.

«Просто скажите, в каком районе».

«Фридрихсхайн».

«А Юдит? Она получила награду за столь „патриотическое“ предательство своей лучшей подруги?»

Ульман и Йохум снова переглянулись. Потом фрау Йохум сказала:

«Наш источник с той стороны сообщил, что у вашей подруги случился нервный срыв после того, как вас арестовали, а Йоханнеса отдали в другую семью. Я уверена, вы сейчас презираете ее, но Штази было известно о ее многолетнем романе с женщиной, и ей угрожали рассказать ее мужу об этой лесбийской связи, если она откажется сотрудничать. Нам также стало известно, что после нервного срыва ее поместили в психиатрическую лечебницу».

У меня голова шла кругом. Юрген мертв. Юдит — в психушке, откуда мало кто выходит здоровым. А еще известие о том, что мою лучшую подругу вынудили стучать на меня. Но самыми тревожными были мысли о том, что Йоханнес теперь воспитывается в семье сотрудников Штази. И разве эта супружеская пара — разумеется, бездетная — вернет ребенка законной матери, которую вышвырнули из их «демократической, гуманистической» страны? Да никогда в жизни. Я в этом не сомневалась.

Фрау Йохум догадалась, о чем я думаю, и снова попыталась утешить меня:

«Это будет долгий путь, Петра, но я даю вам слово, что мы сдвинем горы, лишь бы вернуть Йоханнеса».

«Вам не нужно двигать горы, — прошептала я. — Достаточно одной Стены».

В течение следующих недель я плотно сотрудничала с ними, отвечая на все вопросы. Я приняла их предложение помочь мне найти скромное жилье и устроиться на работу на «Радио „Свобода“». Когда они предложили мне три тысячи дойчемарок на покупку мебели и одежды, я не стала отказываться. Фрау Людвиг стала для меня старшей сестрой, она водила меня по магазинам, знакомила с Западным Берлином, чтобы я быстрее освоилась, старалась вкусно кормить, следила за моим настроением, отмечая любые перепады.

Потрясение, от которого я так и не оправилась, глубокая тоска и злость по-прежнему жили во мне, оставаясь мрачными спутниками моего существования.

Когда встал вопрос о поиске подходящей квартиры, фрау Людвиг с неудовольствием восприняла мою настойчивую просьбу подыскать что-нибудь в Кройцберге, как можно ближе к Стене, — она знала, почему я так стремлюсь туда.

«Может, не стоит селиться так близко к Йоханнесу?» — осторожно спросила она.

«Мне необходимо быть рядом с ним».

«Но это значит, что твоя рана останется открытой».

«Неужели вы действительно думаете, что она когда-нибудь затянется?»

«Как мать… думаю, что никогда. Но как человек, который заботится о тебе, скажу, что со временем ты как-то приспособишься ко всему этому».

«Нет, никогда».

Прошел год, но рана не затянулась. Любовь, которую я испытываю к тебе, Томас, любовь, которую даешь мне ты, наша любовь, конечно, изменила мою жизнь. И я только сейчас начинаю понимать, что счастье возвращается ко мне. До тебя единственной радостью в моей жизни был Йоханнес. Как бы я ни старалась уговаривать себя, пытаться примириться с тем, что он для меня потерян, что я никогда не увижу его и буду до конца своих дней оплакивать его, словно он умер, я все равно не могу принять эту реальность. Она ходит за мной по пятам, словно призрак. Я знаю, что так будет всегда. Вот почему, ради твоего же блага, будет лучше, если ты уйдешь от всего этого, оставишь меня. Потому что до тех пор, пока мой сын воспитывается в этой чудовищной стране, чужими людьми — которым в награду за их грязную работу во славу режима подарили моего сына, — душа моя останется искалеченной, и жизнь со мной будет невыносимой. Поэтому прошу тебя, Томас, уходи прямо сейчас. Убереги себя от этого кошмара. Спаси себя от меня.