Пока мой труд не завершен - Томас Лиготти

МАЙКЛ ЦИСКО: Пожалуйста, расскажите немного подробнее о вашем интересе к философии. Мне интересно знать, есть ли другие мыслители, кроме Чорана и Шопенгауэра, чьи идеи вы находите полезными.

ЛИГОТТИ: Меня не интересует философия в целом – только определенные ее вопросы, затронутые некоторыми ее деятелями и просветителями. Круг этих вопросов относительно узок, и все его составляющие тесно связаны друг с другом. Как правило, их можно назвать «экзистенциальными», эти вопросы, хотя при здравом рассуждении они по большей части касаются людей и явлений в повседневном, обыденном смысле, не работая с абстракциями, существующими лишь в рамках полностью концептуальной системы. Так что понимание идеи пустотности дхарм Нагарджуны увлекает меня едва ли больше, чем, скажем, мартин-хайдеггеровский «Дазайн». Гипотетически такие вопросы задаются для того, чтобы помочь мне понять, кто я такой и что такое мир; практически они не влекут за собой понимания, а лишь предоставляют своего рода повод поговорить о том, кто я такой и что такое мир. Но, как однажды сказал Оскар Уайльд, в наше время быть понятым значит попасть впросак; и хотел бы я сказать, что проблема в одном лишь мне – да вот только это не так. Значит, эти вопросы не вполне затрагивают то, что я переживаю и как я действую, будучи мыслящим организмом. Таким образом, нет ничего загадочного в том, что у меня развился интерес к более земным, интуитивным способам решения специализированных проблем, одной из которых является проблема сознания. Я чувствую, что существует такая вещь, как сознание, и что я по-всякому ощущаю ее; я принимаю близко к сердцу факт своего существования, и понимание роли сознания в том, как я чувствую, что существую, важно и интересно для меня. Дэвид Чалмерс [11] рассматривает работу сознания как «трудный вопрос», потому что нельзя сказать наверняка, как ментальные явления соотносятся с физическими. Чалмерс подходит к этой проблеме, в частности, с лингвистической, онтологической и эпистемологической точек зрения. Он предполагает, что такая вещь, как сознание, есть, и что мы, возможно, сможем когда-то что-то узнать о ней. В пику ему, Дэниел Деннетт [12] утверждает, что сознание – иллюзия, и, следовательно, никакой проблемы в принципе нет. Возможно, поэтому его самую известную работу «Объяснение сознания» часто называют в шутку «Апология бессознательности». В философии такое часто случается – что в какой-то момент обсуждения животрепещущей проблемы кто-то вдруг встает и во всеуслышание говорит, что проблема-то яйца выеденного не стоит, и нечего над ней так трястись. Само собой, различных теорий о сознании – десятки. В «Заговоре против человеческой расы» меня интересовало только объяснение идей Петера Цапффе – и то, как эти идеи соотносятся с вопросом о том, хорошо ли быть живым. Цапффе рассматривал сознание как свойство мозга, выработавшееся в какой-то момент физической эволюции человеческих существ. Сознание как биологический феномен тоже рассматривается известными философами – Джон Сёрл [13] тому примером.

Но я решил досконально не вдаваться ни в параллельные, ни в конкурирующие со взглядами Цапффе теории сознания – в этих дебрях слишком легко застрять надолго, а мне хотелось двинуться дальше и как можно быстрее перейти к моему главному вопросу, так ли хорошо жить, как нам внушают. Это превратило бы «Заговор против человеческой расы» в философский труд или, точнее, в удручающую потугу на философский труд, всесторонне располагающую к неправильной трактовке. Это в мой план не входило. Я хотел написать о том, каким я видел человеческое существование – и ни о чем другом. Я хотел записать, что думаю о жизни, хотя нигде в книге намеренно не прибегнул к изложению от первого лица. Я не хотел логически рассуждать на темы, которые на сегодняшний день все еще «витают в воздухе». Я потерял интерес к логике в школе, и не потому, что плохо успевал по этому предмету. Не могу представить, чтобы меня занимали мысли такого философа, как Уиллард Куайн [14], рассматривавшего философию лишь как вспомогательную дисциплину, полезную для продвижения целей науки. И хотя я изучал систему, которую Шопенгауэр разработал в труде «Мир как воля и представление» – чтобы объяснить, как мы можем познать природу «вещи-в-себе» Канта и почему она причастна к тому, что мир является таким ужасным местом для человеческих существ, – сама она меня не волновала и не убеждала; для меня ценность представляли лишь пессимистические выводы, вытекающие из задействованных в ее построении спекуляций. Как указано в подзаголовке «Заговора против человеческой расы», я разрабатывал «становление ужаса» и использовал идеи других людей, чьи мысли и эмоции по-разному развивали мои собственные. Многие из них названы в книге, помимо Чорана и Шопенгауэра. Я не использовал идеи мыслителей, которые меня не интересовали, и обращался только к тем специализированным проблемам, что волновали меня. Цапффе взаправду интересовал меня, играючи отвечал на волнующие меня вопросы.

К моему интересу к сознанию имеет отношение проблема свободы воли и проблема самости. Есть ли у нас свобода воли в каком-то смысле? Существует ли – способна ли в принципе существовать – самость? Как и при обсуждении сознания и того, как оно работает в нашей жизни, я лишь углубился в обширную библиографию спекулятивной мысли о воле и самости – всегда предполагая взгляд Цапффе наиболее верным. С прискорбием признаю, что я также обошел вниманием некоторые вопросы, жизненно важные для моралистов.

Книга Дэвида Бенатара «Лучше никогда не быть», посвященная практически тем же вопросам, что и мой «Заговор против человеческой расы», строго использует моральную философию, чтобы доказать, что рождение человека – это не совсем правильно. Для него, как и для многих других, быть против жизни – это «филантропический антинатизм». Сам себя я бы назвал «заблудшим моралистом», так как немногие способны придерживаться тех же взглядов, что и я, – и при этом оставаться в современном обществе на плаву. Думаю, тут становится ясно, почему мораль как подкласс философии меня не очень-то интересует, а филантропические навязчивые идеи не в силах объяснить, почему кто-то может видеть вещи так, как я. Когда я спросил Дэвида Бенатара, с какой стати он основывает все свои аргументы в пользу антинатализма на морализме, а не на философской аргументации, связанной со свободой воли, он сказал, что ему неинтересна свобода воли как философская величина. Что ж, справедливо. Нельзя же просто взять и выбрать для себя интерес – все мы заложники предрасположенностей. Надеюсь, все, сказанное мной здесь, указывает худо-бедно, почему я не интересуюсь философией. Отмечу так же, что